мурашки, она почувствовала, как краска неловкости неудержимо заливает ей лицо и шею. Она остро ощущала свое собственное тело под желтым платьем с низкой талией, согнутые локти, стиснутые руки, сомкнутые колени. Пересохшие губы были полуоткрыты. Где же он? До нее не доносилось ни звука, ни малейшего движения. Может, его вообще здесь нет?
Нет, это невозможно, она больше не выдержит ни секунды. Сидни открыла глаза.
Вот он – стоит в трех шагах от нее. Опустив руки, он слегка подался к ней всем телом. Казалось, он ничуть не удивился, увидев, что она не спит. Ну да, конечно, он знал, что она притворяется.
Они пристально смотрели друг на друга. Это продолжалось бесконечно долго. «Мне бы следовало чувствовать себя ужасно, – подумала Сидни. – Это должно быть невыносимо». На самом деле она ничего подобного не чувствовала. Напряженность рассеялась, остался только взаимный и в равной степени острый интерес. Какое-то новое восприятие… Как это назвать? Они… приветствовали друг друга. Прошла еще минута, и Сидни совершенно естественным образом сказала:
– Привет.
По его лицу расплылась медленная, полная понимания улыбка. В душе у нее не осталось ни капли сомнения в том, что еще секунда – и он с ней заговорит.
Но тут ее отец с зажатым под мышкой блокнотом появился в саду. Его ворчливый голос мгновенно разрушил очарование.
– Зачем ты открыла глаза? Он мог бы подойти поближе, кто знает? Впрочем, это подтверждает мою гипотезу. В следующий раз надо будет попробовать с Филипом. Тут все дело в глазах, глаза – самое главное. А ну-ка пойди позови Веста. Он должен это увидеть.
Отец начал яростно строчить в блокноте, в один миг позабыв о ее присутствии.
Сидни встала, но стоило ей сделать шаг навстречу Найденышу, как он попятился от нее прочь. Она ничего не могла прочесть по его лицу: смена чувств происходила слишком быстро. Ей хотелось прикоснуться к нему, сказать… ну хоть что-нибудь, она не знала, что именно. Что она не виновата, что это была не ее идея. Она была в смятении, и ей казалось, что он ощущает то же самое. Сидни потянулась к нему, но в эту самую минуту он двинулся, не замечая ее протянутой руки, и отступил поближе к длинным свисающим веткам ивовых деревьев, росших в дальнем конце сада. Он отдалился от нее, и вернуть его было невозможно.
– Позвольте, – сказала она 0'Фэллону, стоявшему на страже у калитки.
Он ухмыльнулся и отодвинулся, но не настолько, чтобы дать ей свободно пройти: ей пришлось бы коснуться его, протискиваясь в калитку. Вспышка бурного гнева выплеснулась наружу неожиданно для нее самой.
– Дайте мне пройти, черт побери! – произнесла Сидни ледяным голосом, выговаривая каждое слово.
Он опешил и отступил назад, с вороватым видом оглядываясь на ее отца, чтобы проверить, слышал он или нет. Сидни проскользнула мимо него и бегом направилась к дому. « 75 июня 1893 года. Личные заметки.
Продвигаемся понемногу вперед. Вест предложил спровоцировать гнев 4.0. и проверить его способность к насилию, но я отказался: это неинтересно. Хочу выяснить другое: как вписывается эта tabula rasa [8] в противоречие между теорией выживания сильнейших, наиболее приспособленных особей и проявлениями бескорыстия, даже самопожертвования, которые мы наблюдаем. Муравьи поставили Дарвина в тупик: это единственный вид, выживающий благодаря альтруизму. Альтруистическое поведение заключается в том, чтобы приносить пользу другому индивиду за свой собственный счет. Согласно теории выживания наиболее приспособленных, процветать должны самые грубые, нахрапистые, лживые и пожирающие себе подобных. Они сильнее всех. Как же уложить в такую схему поведение муравьев? Дарвин в конце концов придумал следующее объяснение: муравьи – члены одной семьи, а семья подчиняется законам естественного отбора как единое целое. Ее следует рассматривать как отдельную особь, как индивид.
Применимы ли подобные рассуждения к человеческому существу, отлученному от общества ? Чем такое существо готово пожертвовать ради блага «семьи» ? Впрочем, Ч. О. уже вряд ли можно рассматривать как существо, полностью отлученное от общества. Возможно, несмотря на все меры предосторожности, наша «доброта» – мы дали ему пищу, одежду, кров – уже разрушила его первобытную суть, его дикость, которую мы хотели исследовать. Вскоре мы это узнаем наверняка. В любом случае, как ни прискорбно, пути назад уже нет. Увы, увы! Какая злая насмешка! Но еще не все потеряно. Работы непочатый край. Мы еще сможем написать о нем монографию».
Профессор Винтер заставил всех сесть вокруг небольшого садового стола. Их было семеро: Сидни, Филип, Сэм, Чарльз, 0'Фэллон, горничная Ингер, которую уговорили принять участие в эксперименте после того, как тетя Эстелла категорически отказалась, и Найденыш.
По заранее оговоренному плану Чарльз развязал мешочек с яблоками, взял одно и передал мешок сидевшей слева от него Сидни. Сидни тоже взяла яблоко и передала мешок Сэму. И далее по кругу, пока Ингер не взяла последнее яблоко и не передала пустой мешок Найденышу. Он сразу понял, что мешок пуст, это можно было определить по весу. С недоверчивым выражением он все-таки сунул руку внутрь и ощупал подкладку. Потом медленно вытащил руку из мешка. Тем временем все остальные, как им и было ведено, уже с довольным видом поедали свои яблоки и обменивались вежливыми замечаниями, как будто ничего не произошло. Никому не полагалось на него смотреть, эта была прерогатива профессора Винтера, но Сидни ничего не могла с собой поделать. Используя низко опущенные поля шляпы в качестве щита, она искоса бросила взгляд на него через плечо Чарльза. Уж лучше бы она удержалась и не стала смотреть. В чем состояла суть этого недоброго эксперимента? Испытать его «врожденное чувство справедливости и честной игры», – как утверждал ее отец. Но Сидни решила, что это просто подло. Ей хотелось, чтобы он разозлился и выхватил у кого-нибудь проклятое яблоко прямо изо рта. Но он сидел неподвижно – сбитый с толку, обиженный, подавленный – и пытался скрыть свои чувства, глядя в землю и вычерчивая носком ботинка какие-то линии на песке.
После полудня эксперимент повторили с апельсинами. Каждому досталось по апельсину, обделенной осталась одна лишь Ингер. Однако на этот раз, в нарушение правил, никто не смог удержаться от любопытных взглядов, бросаемых исподтишка на Найденыша. Всем хотелось знать, как он поступит. Пока остальные чистили фрукты и говорили друг другу, как они хороши на вкус, он неуверенно переводил взгляд со своего апельсина на пустые руки и огорченное лицо Ингер, потом принялся, как и все, счищать кожуру и делить апельсин на дольки. «Может, ему вообще не нравятся апельсины», – внезапно предположила Сидни. Ей хотелось любыми средствами прекратить эти неприятные опыты. Но увы: он положил дольку апельсина в рот и начал жевать. Без отвращения, хотя и без особого удовольствия.
Это послужило сигналом для Ингер. Полногрудая семнадцатилетняя девица с волосами цвета льна, она была неудержимой болтушкой и – если ее вовремя не остановить – могла любого «заговорить» до смерти на бойкой смеси английского с ее родным шведским языком. Для начала она испустила громкий театральный вздох, на который никто не обратил внимания. Затем последовало жалобное хныканье. Сидевший рядом с ней Найденыш перестал жевать и покосился на нее.
– Как пы я котела получить апельзин! – сказала Ингер, ни к кому в особенности не обращаясь, но все ее проигнорировали. – Я такая голотная! – провозгласила она, прижимая руку к животу.
Филип, сидевший слева от Сидни, с трудом удерживался от смеха. Ей хотелось ткнуть его кулаком в бок: неужели он находит ситуацию забавной? Она еще раз скосила глаза на Найденыша, и ей самой пришлось подавить улыбку. Пожалуй, Филип отчасти прав: тут было над чем посмеяться. Лицо юноши отличалось удивительной прозрачностью, и все сомнения, одолевавшие его в эту минуту, читались так ясно, словно были написаны мелом на грифельной доске.
В конце концов он сделал именно то, чего Сидни в глубине души от него ожидала: отдал свой апельсин Ингер. Правда, не весь, пару долек оставил себе. Горничная не стала его благодарить, она растерялась, как будто выданные ей инструкции не предусматривали такого поворота событий. Все вокруг тоже сконфузились, всем стало немного неловко. «И поделом», – мстительно подумала Сидни.
Последовала целая серия новых опытов. С каждым днем использование Найденыша в качестве подопытного кролика представлялось Сидни все более отвратительным, но она держала свое мнение при себе.
