контексте, бедность представляется в совершенно ином аспекте. Бедность как таковая и сопутствующее ей ограничение возможностей сами по себе недостаточны для того, чтобы обусловить заметное повышение коэффициента преступного поведения. Даже часто упоминаемая 'бедность среди изобилия' не ведет с необходимостью к такому результату.
Только в той мере, в какой нищета и соединенные с ней невзгоды в конкурентной борьбе за овладение ценностями, одобренными культурой для всех членов данного общества, связаны с восприятием обусловленного культурой акцента на значении денежного накопления как символа успеха, антисоциальное поведение представляет собой нормальный исход.
Так, бедность в гораздо меньшей степени связана с преступностью в юго-восточной Европе, чем в Соединенных Штатах. Возможности вертикальной мобильности в этих зонах Европы, по-видимому, ниже, чем в нашей стране, так что ни бедность сама по себе, ни ее сочетание с ограниченностью возможностей не достаточны для объяснения различий в корреляциях.
Только в том случае, если мы будем рассматривать всю конфигурацию, образуемую бедностью и ограниченностью возможностей, а также общую для всех систему символов успеха, мы сможем объяснить, почему корреляция между бедностью и преступностью в нашем обществе выше, чем в других обществах, в которых жесткая классовая структура сочетается с различными для каждого класса символами продвижения.
Таким образом, в обществах, подобных нашему, давление, оказываемое стремлением к успеху, связанному с завоеванием престижа, приводит к устранению эффективных социальных ограничений в выборе мер, применяемых для достижения этой цели. Доктрина 'цель оправдывает средства' становится ведущим принципом деятельности в случае, когда структура культуры излишне превозносит цель, а социальная организация излишне ограничивает возможный доступ к апробированным средствам ее достижения. Другими словами, положение такого рода и связанное с ним поведение отражает недостаточность координации, существующей в системе культуры.
Результаты недостаточной интеграции в этой области очевидны в сфере международных отношений. Акцент на национальном могуществе не сочетается должным образом с неудовлетворительной организацией законных, то есть определенных и принятых в международном масштабе средств достижения этой цели. Результатом этого является тенденция к аннулированию международного права; договоры становятся лоскутом бумаги, 'необъявленная война' служит технической уловкой, бомбардировка гражданского населения получает рациональное обоснование совершенно так же, как в подобной же ситуации в обществе расширяется применение незаконных средств во взаимоотношениях между отдельными лицами.
Описанный нами социальный порядок с неизбежностью порождает это 'стремление к распаду'. Давление, оказываемое этим порядком, действует в направлении опережения конкурентов. Выбор средств в пределах институционного контроля продолжает существовать до тех пор, пока эмоции, поддерживающие систему конкуренции, то есть проистекающие из сознания возможности опередить своего конкурента и тем самым вызвать благоприятную реакцию со стороны других, распространяются на все области человеческой деятельности, а не сосредоточены исключительно на достижении конечного результата. Для поддержания стабильности социальной структуры необходимо равномерное распределение эмоций в отношении составляющих ее частей. Когда происходит сдвиг от удовлетворения самим процессом соревнования в сторону озабоченности почти исключительно успехом в этом соревновании, возникает напряжение, ведущее к выходу из строя регулирующей структуры. Вместе с умалением в результате этого роли институционных императивов возникает ситуация, похожая на ту, которую утилитаристы ошибочно считают типичной для общества в целом, когда расчет на ожидаемую выгоду и страх перед наказанием являются единственными результатами. В такого рода ситуации, как заметил Гоббс, 'насилие и обман становятся единственными добродетелями' ввиду их относительной эффективности для достижения целей, которые для него, конечно, не проистекали из системы культуры…'
У меня возникает ряд вопросов. Неужели американцы, для которых 'Социальная структура и аномия' Мертона – это настольная книга, не понимали, что произойдет в советском обществе при обещанной трансформации? Или же они все-таки понимали это? По-моему, вопрос риторический.
Кто-то, может быть, скажет, что это теория.
А вот вам практика.
6 сентября 2007 года в 'Независимой газете' вышла статья Михаила Бойко 'Шершавый Подводный Рыцарь' (подзаголовок 'Крокодилисты' отметили день города').
Бойко, который с июня 2007 года является пресс-секретарем 'Клуба метафизического реализма ЦДЛ', описывает некую Crocodile-party, состоявшуюся 2 сентября в клубе 'ИКРА'. Организовано все это было поэтессой Алиной Витухновской.
Помимо описания самой вечеринки, автор статьи расшифровывает и пропагандирует новый экзотический культ крокодила, который был недавно придуман поэтом Алексеем Широпаевым и быстро распространился в Интернете:
'За короткое время Крокодил приобрел множество поклонников и заметно потеснил Ктулху – того самого, с отношением к пробуждению которого не так давно пришлось определиться Путину. Впрочем, два культа неплохо уживаются: и Крокодил, и Ктулху – подводные хтонические чудища. Почему именно Крокодил? Когда медведь стал тотемом крупнейшей российской партии, его оппонент по сказке Чуковского автоматически оказался востребован'.
Витухновская, в свою очередь, предъявляет свои права на Крокодила, ссылаясь на фрагмент из 'Эссе о лисе' (1999 г.) из своей книги:
'Крокодил, патриот сакральной тьмы, дети ненавидели тебя, а сказочные твари зверей были готовы растерзать за адекватность бунта. Я одна любила тебя, Шершавый Подводный Рыцарь, расчищающий путь к запредельной моей великой цели… Крокодил-богоборец! Я чувствую, как горит твое горло. Солнце отрубленной головой кровавого мясника прожигает твою плоть. Почти насквозь …взгляни на солнце, где на костре будущих инквизиций сжигают ведьму-меня за то, что я слизнула поцелуем несколько твоих крокодиловых слез'.
Оценка автора – восторженна: 'Витухновская – она навсегда. Потому что и не поэт она вовсе. Это икона. Икона нашего времени, как 'Черный квадрат' Малевича. Черная икона русской литературы. Икона поколения Икс'.
При этом такая увлеченность и восхищенность темой 'крокодила' – совсем не единична.
1 ноября в 'НГ-Exlibris' появилось интервью с Вадимом Штепой того же автора – М.Бойко – под названием 'Гражданин Новгородской республики'. Вот несколько ответов Штепы на вопросы Бойко:
Бойко: Какое отношение имеет зоометафора крокодила к примордиальной традиции? Не является ли интернетовский 'Культ Крокодила' инверсионным мифом?
Штепа: Я согласен с прозрением моего давнего друга, поэта Алексея Широпаева: Ящер (Крокодил) – это 'примордиальный северный культ наших вольных предков'… И если сегодня этот культ пробуждается в игровом, молодёжном, постполитическом варианте, то это вовсе не инверсия, а именно его актуализация. Традиция вечна – но её внешние формы постоянно меняются. 'Инверсионным мифом' ныне можно назвать скорее христианскую и исламскую (одним словом, хрисламскую) 'фофудью'. Это носители последней принимают за традицию беспробудный консерватизм и формальную реставрацию прошлого.
Бойко: Вы не хотели бы что-то добавить к набору историософских доктрин: 'Москва – Третий Рим' (Филофей), 'Москва – Третий Сарай' (Александр Дугин), 'Москва – Третий Карфаген' (Алексей Нилогов)?
Штепа: Как символический гражданин Новгородской республики я не хотел бы вмешиваться в региональную самоидентификацию москвичей.
Бойко: Могли бы вы сформулировать своё философское кредо?
Штепа: Воплощать утопии. Напомню девиз, вынесенный на обложку моей книги 'RUтопия': 'Если утопии не сбываются – то сбываются антиутопии'. Расшифровка: утопии требуют творческих, волевых субъектов – и если таковых не находится, то антиутопии сбываются как бы самопроизвольно и 'объективно', под влиянием исторической инерции.
А вот еще практика.
'На площади Святого Петра в Риме 28 октября было совершено торжественное богослужение. В этот
