терпелива и не так снисходительна, как власть короля и папы в старые добрые времена.
Верно, что в некоторых решениях церковных соборов, или в некоторых ордонансах короля можно обнаружить попытки борьбы с гульярдами, или вагантами; но никогда — с корпорациями, о которых я писал выше. Можно предположить, что и папа и король просто не знали о их существовании или же корпорации пользовались привилегиями, которые предоставлялись, а чаще, начиная с двенадцатого столетия, продавались их синдикатам.
Откуда появилась семья Гуля и какие возможны предположения относительно личности главы этой семьи? Известны многие его исторические и литературные прототипы, и при желании один из них можно увидеть в англичанине Мэпе, друге короля Генриха II, отношения которого с римской церковью были не всегда хорошими; но этот человек жил в двенадцатом столетии, тогда как семья Гуля уже, бесспорно, существовала в одиннадцатом веке. Если сообщения о церковном соборе десятого столетия, осудившем гульярдов, господин Страккали рассматривает как апокриф, то бесчисленные головы попугаев, украшающие капители романских церквей одиннадцатого столетия, апокрифом никак не назовешь.
Так, например, известно, что на старофранцузском слово «попугай» произносилось как «папа гай» (раре guay) и «папа гуль» (раре gault), другими словами, «папа гульярд». Орден гульярдов действительно обладал внутренней иерархией, которая пародировала иерархию римской церкви, и самое полное перечисление ее ступенек мы можем обнаружить у Рабле в замечательной главе его романа об острове Звонком. Под попугаем имелось ввиду некое высокопоставленное лицо в этой иерархии, которая была столь же древней, как и само имя «папа гуль» (подлинная этимология этого имени восходит к арабскому языку; оно появилось во Франции в девятом столетии, вместе с вторжением мусульман).
Но здесь не обошлось и без вмешательства немецких филологов, добавивших имя гиганта Голиафа в этимологию названия ордена гульярдов; такой, по крайней мере, является разделяемая господином Страккали точка зрения Гезебрехта, предполагающего, что этот библейский персонаж мог стать покровителем гульярдов после мистерий, разыгрываемых ими в церквях. Я считаю бесполезным останавливаться для изучения этого мнения. Гримм связывает этимологию этого названия с провансальским языком, на котором слова galiar, gualiar означают «обманывать», и именно от них он производит слово gualiarder, а от него — Gouliard; но было бы гораздо проще обратиться к парижскому gouailleur — «насмешник», «зубоскал», синониму хорошо известного слова blagueur «хвастун», «враль», «балагур», а также к слову goualeur, которое на арго обозначает певца, если бы все это не было попыткой поставить телегу впереди лошади. Действительно, гульярды были и насмешниками и певцами; но эти два простонародных выражения происходят от названия ордена, а не наоборот.
Другое не менее популярное выражение, «луженая глотка» (porte sur sa gueule), как нельзя лучше передает характер «гульярдов». Этот недостаток всегда был свойственен ученым и монахам всех стран и времен; именно поэтому начиная с IX столетия церковные соборы проводились в присутствии короля. Людовик Благочестивый был уполномочен высокопоставленными представителями церкви не допускать в высшее общество, в присутственные места этих ученых, которые отныне, заточенные в своих монастырях, становились «vagi et lascivi, gulae et ebrietati et caeteris voluptatibus dediti, quidquid sibi libitum licitum faciant».
Таким образом, начиная с IX столетия, то есть сразу же после школьной реформы Карла Великого, на дорогах Франции появились толпы бродячих ученых, которые позже стали известны под именем гульярдов; но далеко не все эти бродяги обязательно являлись членами семьи или ордена Гуля, да и те, которые входили в этот орден, не всегда были бродягами, хотя именно эти последние составляли в нем большинство. Исследуя доктрины гульярдов мы намерены показать, что их союзы произошли от древних языческих фратрий и что они объединяли два различных течения, представленные, с одной стороны, учеными, а с другой — ремесленниками. Сущность последнего течения лучше всего может быть передана старым французским словом — artisan, которое является весьма точным.
Карл Великий, сконцентрировав в монастырях все, что оставалось от научных, литературных и ремесленных традиций древности, сумел в то же самое время изолировать эти традиции от еще сохранявшихся очагов язычества, и начиная со времени его правления до появления больших университетов только в монастырях и нигде больше можно было обучиться архитектуре и всем другим искусствам, с нею связанным, то есть скульптуре, живописи и прочим.
Поэтому христианство не перестало использовать тот мистический язык, которым владели все художники античности; катакомбы заполнены как христианскими, так и более ранними ребусами, вынудившими ученых наших дней обратить самое серьезное внимание на символическую природу древнего искусства: так, например, имя святого Петра передается здесь изображением человека, раскалывающего камень. Нет необходимости объяснять, причем здесь камень (pierre — камень), однако все же следует заметить, что слова sanctus на латыни, aghios на греческом, kadesh на еврейском в равной степени предполагали идею разделения, или раскалывания чего-либо. Поэтому расколотый камень обозначает имя святого Петра сразу на трех языках. Христианские художники, с их особым почитанием святого Иоанна, сохранили мистическую письменность язычества, да и в Апокалипсисе можно обнаружить множество гностических тем и персонажей. Эта вереница сюжетов, которые мы условно назовем классическими, не проникла, однако, в христианское искусство, и никаких следов формулы вечной жизни, служившей для греков неизменной темой искусства, в нем не обнаружилось. Современное искусство, насколько мы способны в нем разобраться, полностью лишено религиозного мистицизма и встревожено только триумфом богатых над бедными.
Цель, преследуемая гульярдами с неиссякаемой настойчивостью и полностью достигнутая в результате Французской революции, была достаточно ясно обозначена уже в Апокалипсисе. К этой цели с одинаковой энергией и страстью стремились два мощных течения, истоки которых могут быть найдены в монастырях, превращенных Карлом Великим в убежища искусств и интеллектуальной свободы. Здесь берут начало два больших течения ордена гульярдов: масоны и эскрибули (последнее слово, завезенное во Францию, вероятно, из Германии, встречается у писателей прошлого столетия в форме «скрибулер» — «бумагомарака», или памфлетист). Масоны были архитекторами и строителями; что же касается эскрибулей, то они в начале ограничивались изготовлением копий и составлением булл, грамот, которые были, как известно, украшены миниатюрами; но позже оказалось, что эскрибули объединяют в своем союзе всех, кто занимается искусством рисования и черчения, то есть художников, граверов и даже мастеров, изготавливавших рамки. Кажется, от этой профессии был получен титул pourple или pourpre (пурпурный), который был самой высокой ступенью в иерархии эскрибулей, а исключительной привилегией обладателей этого титула было право пользоваться пурпурной краской и оформлять свои композиции каймой этого цвета.
Та же самая привилегия существовала у византийских каллиграфов. Однако преследования иконоборцев привели к уничтожению там греческой традиции пиктографического письма, следы которой уже невозможно обнаружить в наши дни, несмотря на то, что это искусство, бесспорно, присутствовало в составлении древних религиозных орнаментов.
Я не могу сказать, как долго существовала латинская пиктография (любопытный образец которой находится в Лувре, в галерее христианских погребений; это ребенок с птицей и виноградом в руках, что может быть прочитано как: PUERIUVA MANIBUS AVE (О дитя, будь счастливо в мире теней), образцы которой во множестве обнаруживают в первых погребениях христиан; но со всей определенностью можно утверждать, что если семья Гуля и оставила нам поэмы и стихи на латыни, то для составления своих иероглифов она пользовалась исключительно французским языком. Я не знаю, когда именно этот язык начал использоваться в их искусстве, поскольку все, что я сумел расшифровать в галльской нумизматике и галльско-римских памятниках, было составлено на греческом языке. Тем не менее в музее Эпиналя есть несколько галльских древних памятников, которые доказывают, что галлы задолго до средневековья использовали для составления иероглифов свой язык. Среди среди этих памятников — божество, известное под именем Розмер (Rosmert), которого изображали как сирену, кусающую лошадь. «Росс» — одно из галльских слов, которое применялось специально для обозначения каурой лошади, и это слово осталось в нашем языке, изменив свое значение.
В таком случае Розмер будет означать «того, кто кусает лошадь» (rosse mord).
Другой памятник в том же самом музее посвящен легенде этрусков, переведенной галлами на язык
