по городу, за власть борются, генофонд портют… А жаль, именно философские категории и вечные вопросы даются Чуманову лучше всего.
Значительно приятнее выглядит повесть Юрия Буйды 'Калигари'. Судя по количеству публикаций Буйды в журналах типа 'Октября', 'Волги', 'Знамени' и тому подобных, автор достаточно талантливый и разносторонний, чтобы позволить себе эксперимент на грани фантастики, детектива и философской притчи. Ведь очередное воскрешение доктора Калигари, Шерлока Холмса да еще и патера Брауна на страницах одной повести иначе, как рискованным экспериментом не назовешь. Тем приятнее сообщить, что эксперимент, несмотря на некоторую излишнюю для повествований подобного рода сухость и отстраненность автора вполне можно признать успешным. Благодаря странному смешению стереотипов, атмосфера в повести создается вполне оригинальная. Атмосфера исподволь наползающего ужаса, медленно сгущающихся теней, холодного дыхания на затылке — короче, хоррорная атмосфера. Смотри 'Молодой Шерлок Холмс'. При этом идущая от эпизодического патера Брауна как-бы-честертоновская философичность придает глубину и объем вполне банальному сюжету. Единственное, чего автору на мой взгляд недостает — это чуть большей эмоциональности. Слишком уж сильно поморожены его герои, слишком ненатурален их страх, их отвращение даже для детектива. А ведь, казалось бы, какой прекрасный повод для рефлексии! Люди, управляемые по радио при помощи вживленных в мозг радиоприемников, преступники и жертвы одновременно — проблемка для Достоевского, а?
Еще одно близкое по духу к 'хоррору' произведение — повесть Александра Щеголева 'Ночь навсегда'. То есть, это, конечно, никакой не хоррор, не детектив и уж тем более — не фантастика. Это и хоррор, и фантастика, и детектив — но смешанные в разных пропорциях, измельченные и тщательно пропущенные через фильтр авторского восприятия — то есть, своеобразный пример синтеза жанров. Оговорюсь сразу: эта повесть Александра Щеголева, как и большинство его повестей и рассказов, мне не нравится. То есть я с ней категорически не согласен. Но умные люди мне доказали на пальцах, что если некое литературное произведение вызывает активное неприятие, то следует прежде всего внимательно это произведение изучить — и я вынужден был согласиться. Так вот, внимательно читая эту повесть, нельзя не убедиться в таланте Александра Щеголева. Потому что гадости тоже надо уметь талантливо, а он это умеет. Фантастичны мотивации героев 'Ночи…', фантастичны их поступки — но Щеголев и не скрывает этого. У него несколько иная цель: изучить и смоделировать поведение единственного 'живого' героя повести, мечущегося и разрывающегося между страхом и любовью отца мальчика-наемного убийцы. Для этого вовсе не обязательно соблюдать правдоподобие отдельных эпизодов, важно не исказить главное — и это Александру Щеголеву блестяще удалось. И не все ли равно, какой ценой?..
В отличие от почти не фантастической повести Щеголева, 'Сказание о Четвертой Луне' покойного Владимира Фирсова это классическая и очень качественная социальная фантастика. Написанная много лет назад, эта книга достойна войти в золотой фонд советской фантастики на ряду с произведениями Стругацких, Булычева, Мирера, Савченко, Ларионовой и других фантастов этого поколения. Размышления Фирсова о путях и природе власти отличаются глубиной и оригинальностью — особенно, если вспомнить в какие годы это писалось. Остается только сожалеть, что это интереснейшее произведение увидело свет с таким чудовищным опозданием.
Другая повесть, так же впервые увидевшая свет в этом году на страницах 'Уральского следопыта', антиутопия Валентина Моисеева 'Спасатель' довольно традиционна для нашей фантастики. Все обстоит как обычно: страна окончательно распалась, русское население центральных областей России ведет жестокую и безнадежную войну за выживание против бывших нацменьшинств, в стране перманентное военное положение, жизнь гражданина ни в грош не ставится государством — словом, до слез знакомая картина. Единственный выход вновь пригласить варягов: 'Придите и правьте нами!' Интересно другое угол, под которым рассматривает сложившуюся ситуацию автор. Дело в том, что в условиях войны на многих фронтах использование современных судов русскими, за исключением атомоходов, стало практически невозможно, и флоту пришлось вернуться ко временам парусов и снастей. Моисеев описывает один из рейсов лесовозного барка Северного морского пароходства 'Волгалес', ставший для него последним. Стоит добавить наверное, что эта повесть написана в 1990 году, когда никакой гражданской войной на истребление еще и не пахло. И написана, надо сказать, здорово.
В повести Юрия Брайдера и Николая Чадовича 'Стрелы Перуна с разделяющимися боеголовками' есть всего помаленьку. Немного фарса, немного высокой трагедии, немного от философской притчи и от шпионского боевика. Такое смешение жанров становится, видимо, все более популярным в кругах отечественных фантастов, в том числе тех, кого уже не устраивает старый добрый фантастический реализм. Впрочем, Брайдера с Чадовичем он, напротив, устраивает вполне. Не даром сюжет их повести восходит к классическому '1984' Оруэлла: любовь делает нас свободными, но за эту свободу в конце-концов приходится платить. Кое-где повесть перекликается с ранними произведениями Солженицина — чего стоит например первая фраза повести: 'В то утро Пряжкин проснулся необычайно рано — дозорный на Троицкой башне едва успел восемь раз пробить в рельс'. Впрочем, авторы используют возникшие ассоциации совершенно сознательно, создавая вполне соответствующую содержанию повести атмосферу полуказармы-полубардака. Нельзя не упомянуть и своеобычную авторскую иронию, то и дело появляющуюся на страницах повести, подчас совершенно неожиданно. Не будь этой удивительной иронии, повесть, при всех ее достоинствах, читалась бы совершенно иначе. Впрочем, разве это возможно — на полном серьезе обсуждать принятые очередной 'Тпруней' решения, хотя бы эта 'Тпруня' и была полувоенного образца?..
Коли уж речь зашла об иронии, то с этим делом в первую очередь надо обращаться к Михаилу Успенскому, представленному в данной номинации сильно порезанным романом 'Дорогой товарищ король'. Хотя по сравнению с его удивительным романом повесть выглядит куда как скромно, автор виртуозно владеет словом, и, кажется, умеет шутить на любую тему и по любому поводу. Увы, если в романе этот головокружительный юмор играет подчиненную роль, то тут он выходит на первый план, подчиняя себе логику повествования и превращаясь местами в тяжеловесное самодостаточное ёрничество, почти сатиру — политическую или вовсе бессмысленную. Возможно, в этом виноваты редакторы 'Меги', где опубликован этот роман, но с увеличением плотности стёба на единицу текста в полном соответствии с законом перехода количества в качество, смеяться мне хотелось все меньше и меньше. Правда, как я уже сказал, сам Михаил Успенский, судя по всему, виноват в этой аберрации восприятия менее всего.
А вот Александру Борянскому в его повести 'Еще раз потерянный Рай' напротив, на мой взгляд, чувства юмора слегка не хватило, хотя его книга и стала одним из ярчайших дебютов последних двух-трех лет наравне с авторами вроде Громова и Ладыженского. Но эта сумрачность, эта убийственная 'сурьёзность'!.. Герой, выросший в полном одиночестве в подземном бункере, вылезши впервые на поверхность даже не очень интересуется тем, что же за глобальная катастрофа произошла на планете и как развивались события после нее — вместо этого он самоуглубленно размышляет о смысле жизни. Когда герой подобного произведения вместо того, чтобы решать чисто конкретные вопросы рефлексирует напропалую, это выглядит по меньшей мере несколько надуманно. Другое дело, если бы это происходило в чистых светлых коридорах какого-нибудь НИИЧАВО, в компании друзей-энтузиастов, таких же любителей порассуждать о проблемах бытия, как и главный герой. Но когда подобное происходит на фоне разоренной, обезлюдевшей Земли — это страшно. От этого уже попахивает паранойей — особенно, когда рассуждающий столь сосредоточен на своих проблемах и умопомрачительно серьезен. Право слово, начинаешь даже за него волноваться.
Повесть Алексея Слаповского 'Война балбесов' к фантастике отношения не имеет никакого, даже косвенного, хотя лично у меня совокупный объем публикаций Слаповского вызывает всяческое уважение. Это самая обычная современная проза с единственным незначительным допущением: все события, описывающиеся в повести, так или иначе предшествуют и приближают заранее намеченную местными полководцами войну между заштатным городком и его еще более заштатным пригородом. Честно говоря, мне гораздо больше понравилась не вошедшая в списки номинантов повесть того же автора 'Вещий сон', опубликованная некоторое время назад в 'Знамени', хотя она относится к фантастике не больше, чем и 'Война балбесов'. По крайней мере, финал там не такой мрачный — ну что это такое в самом деле: главный герой вдруг, ни с того ни с сего остается на пепелище, с малыми детьми на руках, обманутый, брошенный… Нет уж, если хочешь устроить герою и читателю эмоциональную встряску, то обоснуй все психологически, продумай логику событий, приготовь вразумительное объяснение своим действиям — тогда пожалуйста.
Повести Сергея Лукьяненко и Юлия Буркина 'Сегодня, мама!', к сожалению, едва ли предстоит
