меня поднялась и понеслась над землёй. Смотрит на жизнь с её мерным дыханием, с огнями городов, с бессмыслицей и высшим разумом. И земля наша маленькая и такая понятная. В ту ночь я придумал формулу жизни. Мы рождаемся цельными и монолитными, только каждая прожитая минута нас засоряет и опустошает, и задача приличного человека опять стать маленьким и чистым. Я тогда за полчаса превратился в младенца. Но вдруг… Вдруг я слышу рёв медведя. Душа моя в меня сразу же вернулась и самым предательским образом скрылась в пятки. Лежу я в потоке, зубами клацаю, весь посинел от страха, лежу и думаю: дёрнусь, он меня и сожрёт, от нечего делать. В общем, пробыл я в воде с полчаса, пока он там какие-то коренья выковыривал.
Пеструша уснул и видел африканские сны с жёлтыми в кофейных зёрнах жирафами, со слонами, на чьих ушах, как на качелях, приятно покачиваться. Марина провела пальцем по клетке. Птица встрепенулась и недовольно сказала:
— Слоны приносят счастье.
Сердце не слушалось и стучало часто, и сильной быть совсем расхотелось.
Глава 17
Света подошла к ателье. Массивная, обшарпанная дверь навалилась на неё тяжестью предстоящей встречи, которую она так долго ждала и слова которой так часто повторяла. Ей казалось, что ещё несколько ступеней, и она упадёт в обморок, руки тряслись, отказываясь слушаться хозяйку. Ей было противно от собственной беспомощности — в конце концов, человек она или тварь дрожащая? Полночи она читала «Преступление и наказание», и теперь в своём сморщенном пальтишке, съехавшей набок шапке, стоптанных, престарелых ботинках она походила сразу на всех униженных и оскорблённых, и Акакий Акакиевич, и Митенька, и Сонечка Мармеладова возродились из мёртвых душ и восстали в Светином протесте против ущербности и несправедливости жизни.
В последний раз она остановилась, волнение натянуло до предела её нервы. Света рванула рукой, позвонила. Дверь, как в сказке, отворилась медленно и многозначительно, пытаясь на что-то намекнуть. Перед ней была просторная комната, сплошь заставленная машинками, издающими монотонный стрекот, казалось, что сами машины управляют портнихами, превращая их в продолжение собственной бездушной механичности, но, как только ноздри женщин прикоснулись к свежему воздуху, они подняли головы и уставили на Свету живые глаза, полные женского любопытства. От смущения девушка покраснела и утино перевалилась с одной ноги на другую.
Около окна стояла высокая рыжеволосая девушка. У неё были грустные глаза, она смотрела на Свету, словно прося помощи.
Наташа медленно перевела взгляд на кальку, склонилась над рабочим столом и дочертила линию. Через секунду она, отложив своё занятие, двинулась навстречу незнакомке. Когда Наташа шла, забавно подпрыгивая, похожая на откормленного зайца, Свете сделалось ужасно симпатично от неё, от нахального луча солнца, запертого в углу комнаты, от огромного манекена, преграждавшего проход солнечному проказнику.
— Что бы вы хотели? — спросила Наташа, — Чёрт! — Она зацепилась за булавку на манекене.
— Юбку.
Света подошла к Наташе, она хромала сильнее, чем обычно.
— Вообще-то сейчас мы не берём частные заказы, швеи очень заняты.
— Жаль… — Света помогла Наташе отделаться от назойливого манекена.
— Спасибо.
— У меня скоро день рождения, хотела сделать себе подарок, — тихо сказала Светлана, сделав лёгкое движение по направлению к двери, но Наташа удержала её, и сквозь перламутровую помаду проступило подобие заинтересованности.
— Подождите. Я поговорю с директором, но она будет чуть позже.
— Спасибо.
Света замолчала, Наташа внимательно посмотрела на неё.
— Мы с вами никогда раньше не виделись?
— Не думаю, я живу в Хабаровске.
— Далеко, — Наташа продолжала смотреть на Свету, — странно, но у меня полное ощущение, что мы с вами где-то встречались.
— Не может быть.
— У вас есть выкройка или образец?
— Нет.
— Ладно, приходите завтра.
У Светы закружилась голова, и она, чтобы не потерять равновесие, схватилась за манекен. Булавка впилась в руку. Светлана вскрикнула и поднесла палец к губам.
— Подождите, я сейчас.
Наташа зашла к тёте в кабинет и попыталась достать из стола пузырёк с духами. От сырости дерево разбухло, и ящик пошёл вкривь. Полетела мелкая труха. Наташа дёрнула ещё раз, ящик не поддался, тогда она нагнулась и увидела в щёлочку пистолет. Она задвинула ящик внутрь, подёргала им в разные стороны, чтобы вернуть в правильное положение, и ещё раз выдвинула. Наташа провела рукой по пистолету, его холодное тело было бесстрастно, и от него веяло абсолютной свободой. Девушка перевела взгляд на портрет Марины. Владлен смог придать ему удивительное сходство, хорошо очерченный подбородок был вздёрнут, глаза смотрели решительно, губы сложились в улыбку, волнуемый ветром плащ, чуть приподнятые плечи, всё это стремилось вперёд, к сдаче двухсот шерстяных пальто на толстой подкладке. Луч солнца упал на холст, образовывая над головой Марины светозарный нимб. Наташа взвела курок и нацелилась в портрет, побледнев, резко положила оружие в стол.
Когда Наташа вернулась в зал, Света так и стояла неподвижно с поднятым вверх пальцем. Наташа была абсолютно уверена, что они где-то виделись, такие лица, как у этой провинциальной девушки, не забываются. Наташа, продолжая разглядывать её, спрыснула ранку духами. Света с отвращением вдохнула аромат, чуть качнулась.
— Вам нехорошо? — спросила Наташа. — Присядьте.
— Я лучше в другой раз.
Девушка выбежала из ателье, а Наташа долго смотрела ей вслед.
Весь оставшийся вечер Светлана бродила по городу, каждая минута несла его в ночь, когда зажгутся огни, от которых станет прохладней и жизнь уснёт в ожидании рассвета. Река под мостом текла и звала куда-то вдаль, где спокойно и безмятежно, где нет ни радостей, ни горя. Сверху смотрел рекламный щит, он убеждал, что надо пить соки только его марки. Света верила и не верила, но денег на сок было жалко, поэтому она купила бутылку пива и залпом, давясь пеной и газом, выпила её. Девушке показалось, что её надули, сделалось больно. Через некоторое время она двинулась дальше по набережной. Света шла и думала, что Москва пересекает всю вселенную своими бесконечными дорогами и, конечно, Волгоград не самый длинный город в мире. Пиво поднялось пьяным туманом, и она успокоилась, потом купила ещё пива, бутылка быстро опустела и поплыла, бултыхаясь на ребристых волнах реки. Свете стало противно от предательства памяти мамы, от забвения собственных обид, и она начала проигрывать, вспоминая в мельчайших деталях сцену, когда мама уронила утюг. Наконец голову сдавило, душа начала рваться, а руки опять задрожали.
Света, ничего не видя перед собой, кроме плаката, предлагающего соки только его марки, тупо сказала:
— Коррида — это бой быка и человека, месть — это бой совести и оскорблённой гордости.
Светлана посмотрела в омут воды, где метались облака, готовые обрушиться на город тяжёлым плачем, потом засмеялась от собственных высокопарных слов и всё-таки купила пакет сока.
