вдруг поняла, что вокруг неё море мелких осколков, которые грубо кромсают её, она услышала сотни бранных слов, которые сказала своим дочерям, внучке, чужим людям. Она падала и падала, и поток смыкался над её головой, давил, тянул вниз, и это уже была ртуть — отравляющая, угнетающая душу, и она перетекала во что-то красное, и это красное кипело, стонало, скрежетало.
Но вдруг она вспомнила, как любила и нежила своих детей, как их маленькие голоса ободряли её в трудные минуты, как девочки плакали вместе с ней одними слезами, промокая её лицо своими волосами. И это были вовсе не неразумные дети, а взрослые, мудрые люди. Её сердце заныло от любви, по всему телу побежала сладостная тревога за дочерей, за своё будущее, за своё вечное.
Вера Петровна взмыла из воды, и пред ней опять предстал тот же коридор и шесть зовущих дочерей…
…После долгой паузы Марина посмотрела на Наташу, та на неё.
— Ты не могла бы пройти со мной в кабинет, — сказала Марина холодным голосом.
— Конечно.
— Наташа, случилось несчастье. Нас обворовали, — сказала она, плотно закрыв дверь своего кабинета.
— Вижу.
— Мне нужна твоя помощь. Часть пальто погублена, придётся всё восстанавливать. — Марина внимательно следила за лицом племянницы, которое укрылось за каменным выражением.
— Я помогу.
— Пропали все деньги, кроме пяти тысяч. На эти крохи мы сможем купить ткань, починить оборудование, платить сверхурочные работницам.
— А как ты будешь отдавать долг Владлену?
— Не знаю, об этом я не хочу думать сейчас. Об этом я подумаю завтра или послезавтра или вообще не подумаю.
Опять нависла пауза. Наташа отвернулась от тёти, теперь на неё смотрел Маринин портрет — те же жёсткие глаза, тот же волевой подбородок и плотно сжатые губы.
— А он тебе не сможет простить?
— Что?
— Долг.
— С чего бы это?
Девушка молчала. Марина разглядывала её спину с сутулыми плечами и рыхлой, безвольной спиной. Марине хотелось сжать голову Наташи, чтобы выдавить из неё правду.
— Нет, конечно. Да к тому же мы с ним окончательно расстались. Я выхожу замуж за Ивана.
— Молодец!
— Ты одобряешь?
— По-моему, отличная партия!
— Мне тоже так кажется!
— То, что нужно! Остроумно, но вполне предсказуемо!
— Всегда любила быть последовательной.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты бабушке звонила?
— Нет.
— Надо позвонить, — сказала Марина.
— Да.
— Сердце болит.
— Ты бумаги на деньги подписывала?
— Что?
— Ты расписку Владлену давала?
— Что ты кричишь? Нет.
— Ну, тогда можешь сделать вид, что ничего не брала. Пусть это станет его свадебным подарком, от него не убудет.
— Наташа, ты давно видела бабушку?
— Неделю назад.
— Позвони ей, только ничего не говори и маме тоже не говори. Ты поедешь домой?
— Нет. А чего тебе?
— Что значит, чего мне?
— Я у Инги живу, у меня аллергия.
— На что?
— На маму.
Женщины прижались друг к дружке.
Шёл дождь. На душе было скверно, что-то зудело внутри неприятным, неряшливым беспокойством. Марина подняла глаза на чашку с какао и почему-то улыбнулась. Много лет подряд она считала себя девочкой, потом девушкой, теперь она по праву называлась женщиной. От этой мысли ей вдруг сделалось тяжело. Где лёгкость юных лет? Тогда ей хотелось быть взрослой, она тяготилась своей способностью постоянно влюбляться, теперь она подолгу могла быть одна. От этого становилось жутко, как будто часть души высохла и отмерла.
Марина облизала губы и почувствовала на языке слезу, она была противная и солёная.
— Как же всё-таки беззащитен человек! — воскликнула Марина. Ещё вчера она была обладательницей ста тысяч, с помощью которых грезила расширить производство и улучшить качество жизни, обогатить мир красотой, а сегодня…
Она отпила какао, посмотрела на своё отражение в чайной ложке.
— Мурзик! — сказала Марина, так её в детстве называла мама. Позже это слово перекочевало к Наташе. Неужели эта маленькая девочка могла предать её? Марина стукнула по столу и не захотела об этом думать. Она легла на диван и уснула…
Ей приснился странный сон, она шла по зимнему полю, рядом с ней семенила маленькая, очень похожая на Наташу девочка. Сердце было тревожно ожиданием беды. Где-то вдалеке веселились люди, но до них ещё несколько сот метров, в течение которых она должна решить, как сказать им о надвигающейся буре. Она чувствовала в руке тёплую детскую руку и где-то глубоко в сердце понимала, что всё будет хорошо, что люди спасутся. Девочка чихнула и подняла на своём лице улыбку, зажмурилась от солнца. У неё было такое нежное выражение глаз, что хотелось вдохнуть его и присвоить. А вокруг стелилась зима с белыми просторами, с холодом в воздухе и бодростью в душе.
Они подошли к людям.
— Приближается буря, все должны укрыться. Есть два безопасных места — движущиеся вагоны или второй этаж школы. Но только второй, на первом опасно.
Почему только эти два места — едущие вагоны и второй этаж школы — должны стать убежищем от бури, во сне не объяснялось. Марина видела, как взрослые люди ей не верят и посмеиваются краешками легкомысленных лиц. Только рука девочки говорила, что она верит и абсолютно во всём поддерживает Марину. Но, несмотря на весь сарказм, люди всё-таки сели в вагоны и забрались на второй этаж школы.
Налетел порыв ветра.
— Ну что, уже? — кричали ей и смеялись.
— Нет.
— А когда?
Начались мирные разговоры, за которыми не был слышен голос ветра, шепчущего об опасности, не было видно воинства зимы — поля незаметно покрылись снежной сыпью, деревья стало знобить ветром, солнце покраснело и начало капать кровавым маревом. Марина ходила взад и вперёд, раскачиваясь между надеждой и отчаянием, как на палубе корабля, мечущегося по морю. Вдруг сердце замерло, она отчётливо
