ты несчастный. Ты никогда на мне не женишься! А ребёнка я убью.
— Наташа, что ты городишь!
— Я больше не могу так жить. Я не выдерживаю, — сказала она.
И вдруг Вадик начал плакать жалостливо и не к месту. Он как будто уменьшился ростом, Наташе показалось, что он одет в байковую распашонку и чепец, а снизу абсолютно голый. По полу покатилась пустышка. Наташа облизала её и хотела было засунуть обратно в рот Вадику, но он плаксиво потёр веки, ему попало мыло, а хнычущие дети меньше всего любят мыло, дерущее глаза. Он зарыдал ещё сильнее. Наташа бросилась к Вадику, начала вытирать ночной рубашкой его лицо, а потом целовать веки, щёки, нос, шею…
— Ты самое нежное существо на свете! Прости, прости меня, пожалуйста, — шептала она.
— Это ты прости. Это всё тот вечер, когда я заперся в ванной. Я знаю.
— Нет. Это не то.
— Ты ошибаешься. Это только говорят, что слова — сущая безделица, на самом деле они убивают, ими можно навсегда отбить охоту быть вместе. Я подлец, и поделом мне, жалкому трусу!
— Я сделала страшную вещь.
— Что полюбила меня?
— Да нет!
— Тогда другого?
— Нет. Давай ляжем спать. Я ужасно устала.
— Ты меня ещё любишь?
— Нет. — И она прижалась к нему головой, и запах её волос говорил, что губы врут.
Они легли рядом, и сон успокоил обоих. Кошмар больше не мучил Наташу, а Вадик всё время отодвигался от её горячего тела, хранящего сразу две жизни.
Светлана стояла около детского дома и смотрела, как дети беспокоят своими тяжёлыми ботинками жёлтую, притихшую листву — они пинали мяч, который от каждого удара жалостливо пищал. От этого звука лица детей озарялись вспышкой румянца, и они с новой силой кидались на бедный мяч. В их глазах играл странный блеск, а губы складывались в неприятные ухмылки. Наконец мяч, не выдержав мучений, испустил последний вздох. Дети резко развернулись и убежали за дом, а мёртвое красное тело так и осталось лежать на листве.
— Тётенька, хотите любви?
Светлана опустила глаза, перед ней стоял тот самый мальчик, которому она дала деньги. Он был одет в то же девчачье пальто и нагло смотрел на неё своими вздутыми глазами. Его большие отвесные уши просвечивали на солнце, что придавало ребёнку сходство с драгоценным божком, только уж больно тощим.
— Чего хочу?
— Любви.
— Какой любви? Тебе сколько лет?
— Тринадцать, сто рублей, и я вас по полной программе. — Он расстегнул ширинки, и тонкое запястье надломилось в неловкой позе.
Светлана строго сдвинула брови, ещё раз посмотрела на мальчика и представила, какая у него должна быть жизнь. Ничего не сказав, побрела домой.
В продуктовом магазине мужчина внимательно изучал товары. Он был маленький, худой, с гигантским носом, но самое удивительное в его непропорциональном лице были глаза — настороженные, чуть грустные и смиренные, он словно слушал ими. Безвольно склонённая голова в то же время была напряжена и будто ждала от окружающей жизни приказаний. Мужчина дотронулся до шоколадки, бережно взял её и понёс в вытянутой верёд руке. Расплатившись, вышел на улицу, сел на лавку и, закрыв глаза, начал медленно есть, присваивая себе каждый миг вкуса.
Из чёрной громадины осеннего вечера вышла девушка, она сильно хромала, но что-то в её лице, в красивых, словно вывернутых наизнанку волнением глазах понравилось ему, он сунул треть шоколадки в карман и незаметно проводил её до подъезда. Незнакомец, задумавшись, машинально нащупал свёрток и, доев лакомство, расправил фантик, вложил его в старый кошелёк. На шестом этаже включился свет — должно быть, девушка вошла в свою квартиру, ему захотелось приподняться на цыпочки и заглянуть ей в душу. Он перешёл на противоположную сторону дороги, чтобы лучше разглядеть, что происходит там, высоко, за тонкими шторами, испуганно вздрагивающими при сквозняке. Через несколько секунд свет погас. Мужчина посмотрел на нижнее окно, огромный мужчина обнимал хрупкую женщину. В соседнем окне бабушка расставляла на подоконнике пустые банки, наверное, стерилизовала посуду для консервирования, в третьем никого не было, но свет светился уютно и не одиноко.
Мужчина съёжился от холода и куда-то побрёл — вскоре темнота растворила его, не оставив ничего, кроме эха. А в небе повесилась луна. Она, ядовито-жёлтая, барахтались в луже подмороженного жира, снизу вздымались скелеты деревьев, тоскливо молящие о любви.
Света спала тревожно, ей снился мальчик, который рос в женской одежде, и его платье росло вместе с ним. И вот он стоит на сцене и высоким голосом распевает надрывные песни. Все хлопают в ладоши, и в одном из лиц Светлана узнаёт своё. Она немного постарела, на пальце обручальное кольцо, и она с обожанием следит за молодым человеком на сцене. Он, извиваясь гибким телом, пляшет на помосте. Зрители беснуются, взрываются аплодисментами и смехом. Актёр щедро дарит свой талант, пёстрый костюм, голые ляжки, но почему же она смотрит на него такими любящими глазами?
Светлана долго ела яичницу, промокая желток куском чёрствого хлеба, потом положила тарелку в раковину, из которой выбежало несколько тараканов. Девушка посмотрела вокруг себя — замызганные, с тупым рисунком обои, продавленная кровать, а на шторах видно чёрное пятно, кто-то вытер ими свои начищенные башмаки…
Глава 27
Люба купала Машу, капли воды скатывались с нежной кожи. Женщина крепко держала девочку, боясь, что та поскользнётся и разобьёт о кафель её мечты, она с материнской придирчивостью осматривала дочь, чтобы нигде не проглядеть притаившуюся опасность, чтобы ни раковая опухоль, ни чахоточный микроб не пожрали это молодое тело, не слизали его с поверхности вечности. Эта девочка должна оправдать её никчёмную жизнь. На Любу навалилось неожиданное чувство покоя, она стояла и не знала, что с собой делать, куда девать свои суетливые руки, ей так хотелось оторваться, углубиться в это заповедное ощущение покоя. Маша посмотрела на неё грустными глазами и тихо сказала:
— Мама.
Люба уронила душ, от его серебристой головки откололся кусок.
— Чёрт, разбила. Опять новый покупать!
— Мама.
— Люба с недоверием посмотрела на дочь.
— Ты чего?
— Мама, — удивляясь себе и ей, ещё раз сказала Маша.
Люба обернула девочку полотенцем и побежала в спальню, со всех сторон её окружало сомнение, она, как бегун, преодолевала препятствия каких-то предчувствий, обезумевшая от счастья, не верившая в
