— Нет. — Ольгимонт покачал головой. — Я сам об этом уже думал. Если бы здесь был такой сильный чародей, я бы знал. Вот разве что…
— Что? — Дивляна заглянула ему в лицо, видя, что он колеблется.
— Может, это и ни при чем… Но недавно тут случай был. Я еще когда ехал к Ловати, мне на Узмене говорили. Завтра будем там, я велю, чтобы тебе тоже рассказали.
— Лучше ты сам.
— Хорошо. Я просто думал, что лучше тебе послушать тех, кто все видел своими глазами.
— Что ломаешься, как недоросток на первом гулянье! — Дивляна в шутливом нетерпении толкнула его в плечо. — Рассказывай.
— Хорошо. — Ольгимонт ухмыльнулся и начал: — Как раз это было во время жатвы, месяца не прошло. Есть там одна баба, вдова Чернеиха, и всей семьи у нее две дочки, девки молодые, моложе тебя, непросватанные. Еще есть у них бабка старая, эта дома все сидит. И пошли они жать втроем — Чернеиха жнет, девки подбирают. Жали до самой ночи — одна-то она немного сделает. Девки ей говорят: «Матушка, пойдем домой, темно уже. Завтра придем и докончим». А баба отвечает: «Сегодня доделаем, завтра нам легче будет. Вот до конца рядка дойду, и пойдем». Вот луна уже вышла, а она все жнет. Дочери ее опять просят домой идти, а она не идет, упрямая баба. Вот младшая ее дочка обернулась, видит, идет кто-то к ним через поле, она и говорит: «Смотрите, бабушка идет нас домой звать». А луна яркая, все видно, как днем. Взяла тогда Чернеиха серп и пошла по полю навстречу. Дочери за ней. Подходят ближе и видят — это не бабка их, а какая-то девка, молодая, в белой рубахе, а волосы распущенные, черные, чуть не до земли. И тоже с серпом в руке, а серп-то не простой, серебряный, светит ярче месяца. По бокам от нее две собаки — не собаки, волки — не волки, бегут, будто тени, а глаза всех троих огнем горят. Идет к ним эта девка, улыбается, манит, к себе зовет. Ну, эти три испугались, все побросали, бежать без памяти, да со страху в лесу заплутали, только к утру домой добрались, себя не помня. Чернеиха поседела вся, младшая дочка, говорят, до сих пор заикается. Утром люди ходили, смотрели на поле — ничего там нет, только серп Чернеихи валяется. И все на Узмене говорят, что это Марена им явилась. Зачем явилась — неведомо, только ясно, что не к добру.
Дивляна молча кивнула. Облик богини Марены узнать было нетрудно — в начале зимы, когда ложится снег, молодая Марена является людям в виде девушки в белой рубахе без узоров, с распущенными черными волосами, и волки, дети зимы, нередко ее сопровождают. Недаром одно из имен самой Марены — Лютая Волчица. Но связано ли появление на полусжатом поле Хозяйки Лунного Серпа с тем, что вскоре случилось за волоком, в Меже? Или нет? Не сама же Кручиниха чем-то разгневала хозяйку Закрадного мира, чтобы та дала себе труд ее погубить? Дивляне пока не хватало ни знаний, ни опыта, чтобы разобраться в этом. Конечно, встречи с Мареной никто не минует, но чтобы она преследовала какого-то человека — так не бывает, богиня — не злая соседка.
— А еще говорят, дивьи мужики чаще появляться стали, — подумав, добавил Ольгимонт. — Но это что, их тут и раньше видели.
— Что за мужики?
— У нас такая нечисть водится, дивьи мужики называется. У них туловища всего половина, и головы половина, один глаз, одна рука, одна нога, но бегают быстро, будто ветер, и силищи немереной. Говорить не умеют, только стонут, хохочут, мычат по-лешачьи, и сами шерстью покрыты с головы до ног, будто медведи. Живут в норах под землей, на зиму спать заваливаются, а по весне опять выходят. До баб, говорят, сильно охочи…
Дружина уже двинулась дальше, толкая лодью по гати; впереди слышались крики, тяжелые вздохи, трещали хлипкие жерди под катками, из щелей брызгала темная торфяная вода. Женщины держались позади, осторожно ступая между щелями и лужами. Дивляна огляделась, чувствуя, как продирает по спине мороз. Вроде и день в разгаре, солнце светит, золотит вершины чахлой ольхи и дальних темных елей на взгорке, а все же страшно стало. Ольгимонт так говорил: «Та сторона!», указывая взмахом руки, и непонятно было, имеет он в виду просто берег Узмень-озера позади волока или таинственную Ту Сторону, где обитают духи, предки и сами боги. Дивляна осознала, что с каждым шагом приближается к тому месту, где совсем недавно видели Марену… Нечего сказать, только такой встречи и не хватает просватанной невесте, едущей за тридевять земель к жениху! Недаром она боялась перейти межу — с каждым шагом по этому пути становилось все страшнее. Сначала игрецы, а теперь сама Марена…
Местность за болотом снова повысилась, гать кончилась, двигались по ровной луговине. По сторонам стояли высокие ели, под ними зеленела на рыжей хвое мягким ковром кислица, заячья капуста. Кое-где попадались островки черничника, и Кунота, ее молодая челядинка, все шарила там, выискивая запоздалые ягоды — водянистые после прошедших дождей, несладкие. По сторонам тропы даже трава была недавно выкошена — значит, люди поблизости живут.
И вот, наконец, показалась вода — мелкая речка, едва четыре локтя в ширину и глубиной чуть не по колено, все же вызвавшая бурю радости в уставшей дружине. Разгруженные, облегченные лодьи спустили на воду и на веревках повели, подталкивая в самых мелких местах, — даже и так было гораздо легче, чем таскать тяжелые бревна и толкать лодьи по каткам. А уж когда впереди открылось Узмень-озеро, в которое впадала вытекавшая из болот речка, то мужчины дружно заревели и понеслись чуть ли не бегом.
— Жертву надо озеру! — закричал Дивляне Велем, возглавлявший дружину первой лодьи, и она успокаивающе помахала ему рукой.
Для хозяев Узмень-озера она заранее приготовила каравай хлеба и пару шелягов. Плата немалая, но и повод достойный. Эта крошечная безымянная речка, вытекающая из болота, была первой на их пути из тех многочисленных широких и могучих рек, что несли свои воды уже не на полуночь, в Варяжское море, а на полудень. Там, как рассказывал Белотур, тоже было море, называемое Греческим, и в него впадал Днепр, в среднем течении которого стоял Киев-город. До него было еще очень далеко, но сегодня, под страшный рассказ о явлении Марены, Дивляна и все ее спутники миновали межу, за которой поистине начинался другой мир.
Пока мужчины, столкнув первую лодью в воду, отдыхали в ожидании второй, шедшей под руководством Велема позади, Дивляна отошла подальше, выискивая тихое место. Мелкая заводь показалась ей подходящей. Тут росло несколько старых ив, в которых всегда обитают водяные хозяева, и в прозрачной воде между осокой можно было рассмотреть даже мелкие волны на желтом песке, будто ребрышки самого озера. Оставив спутников поодаль, Дивляна одна спустилась к воде и сосредоточилась, прислушалась, стараясь нащупать рядом присутствие хозяев… И те охотно откликнулись: уже мерещилось, будто кто-то стоит рядом, заглядывает тебе через плечо, но оборачиваться бесполезно — он невидим простым глазом. Даже лучше закрыть глаза, чтобы не отвлекаться. И там, под водой, ощущалось присутствие силы. Узмень- озеро смотрело на нее тысячами светлых бликов на мелких волнах, тянуло стебли водяной травы, чтобы к ней прикоснуться, и Дивляна осторожно попятилась. Это лишнее.
— Бережок-батюшка, водица-матушка! — заговорила она, как ее учили, наклонившись к воде и прислонив ладони ко рту. Коса все норовила упасть в воду, и Дивляна отбрасывала ее за спину — а то ведь утащат за косу! — К вам мое слово, вода чистая, пески желтые, камушки белые, к тебе, рогоз, да одолень- трава, да камыш-трава! К тебе мое слово, Узмень-батюшка! Пришла я к тебе с поклоном низким от Волхова-отца, от Нево-озера, от Ильмерь-озера, откуда корень мой и кровь моя. Ты, Узмень-озеро, водяной хозяин, с женой твоей, с малыми детками и всеми родичами! Благослови нас путь держати, чистой воды взяти, не для хитрости, не для корысти, а для блага да здоровья. Со мной чуры мои, со мной боги!
Произнося эти слова, она чувствовала, что сила озера накрывает ее с головой… и отпускает, отходит, оставляя ощущение благожелательности и даже уважения. Дивляна пустила по воде каравай и осторожно, чтобы зря не возмутить волны, бросила в воду оба шеляга. Она недешево заплатила за право сказать: со мной чуры и со мной боги. Но теперь, когда это была чистая правда, Узмень-озеро приняло ее и всех ее спутников, принесших поклон от могучего Волхова, широкого и бурного Ильмеря, прощальный дар которого — сине-голубая стеклянная бусина-глазок — и сейчас висел у нее на шее. А не стой за ее спиной чуры и духи родной земли, не проводи ее благословением десятки предыдущих Дев Ильмеря, едва ли она выдержала бы все это, справилась бы с наследством зелейницы Кручинихи. Игрецы охотно съели бы и ее и Ольгимонта.
Вращаясь, каравай плыл прочь от берега, подгоняемый легким ветерком. Задумавшись, Дивляна все смотрела на свое отражение в воде, и вдруг ей показалось, что оно какое-то слишком темное. Дивляна
