ее от Ивлянки до Небеля. Но открыть Ростиславу, что она, княжна, слушала его пылкие любовные речи… Прямиславе казалось, что она охотнее даже вернулась бы к князю Юрию, чем призналась Ростиславу в своем опасном безрассудстве.
Назавтра ее перешитые платья уже были готовы, и Прямислава могла спуститься в гридницу. Но к князю Вячеславу явился гость, перед которым даже новые наряды не могли придать Прямиславе уверенности. Приехал туровский епископ Игнатий. Прямислава никогда его не видела: при отъезде в Берестье ее благословлял еще прежний епископ Симон, год спустя умерший, и на смену ему избрали Игнатия, игумена Борисоглебского монастыря, того самого, где хоронили всех умерших в Турове князей. Как рассказала Анна Хотовидовна, он славился своим умом, ученостью и благочестием, и в городе его очень уважали. В последние дни его не было видно: оказалось, что по просьбе князя Юрия он ездил на Червонное озеро, поскольку никогда не отказывал в помощи тем, кто в ней нуждался. Теперь он прибыл обратно, как видно, с каким-то посланием от неудачливого захватчика.
Князь Вячеслав предложил Прямиславе принять епископа вместе с ним, и она согласилась. Было неловко и тревожно: епископ уж никак не сможет одобрить ее желание расторгнуть брак, благословленный церковью, но раньше или позже через это надо было пройти, и она хотела сама слышать разговор отца с епископом.
А князь Вячеслав был так решительно настроен, что уже считал ее незамужней. В его доме Прямиславу Вячеславну называли только княжной и для выхода в гридницу одели девушкой. Ее косу расчесали и заплели лентами, на голову надели девичий венец с длинными жемчужными привесками, и у Прямиславы, несмотря на все ее тревожные чувства, сладко замирало сердце, когда она оглядывала себя, – наряд был под стать ее красоте! Если бы князь Ростислав увидел ее такой! Если он полюбил ее в черном платке и линялом подряснике послушницы, то что с ним сделалось бы теперь, когда она встала бы перед ним, красивая, как византийская царевна!
В сопровождении Анны Хотовидовны она сошла вниз, и там ее усадили по левую руку от князя Вячеслава. Сбоку устроились на лавке женщины – ближе всех Милютина боярыня, потом Манефа Гаврииловна, жена боярина Свири, еще несколько женщин, которых Прямислава пока не знала по именам. Все они были разряжены в разноцветные шелка и бархаты, как жар-птицы, и с откровенным любопытством разглядывали дочь князя Вячеслава, которая вдруг, как с неба спустившись, вновь оказалась среди них. Многие помнили ее девочкой и не могли не согласиться, что она замечательно похорошела, но все же ее возвращение от мужа в родительский дом само по себе было событием из ряда вон выходящим.
Но Прямиславу сейчас не занимали сплетни, даже если их предметом была она сама. Напротив князя Вячеслава сидел епископ Игнатий – рослый, крепкий человек лет пятидесяти, с крупным носом и густой темной бородой, с черными широкими бровями. Его сильные, смуглые, обветренные руки лежали на навершии посоха. Поглядев на них, Прямислава вспомнила рассказ Анны Хотовидовны: про епископа говорят, что он сам каждый день, дабы показать братии пример смирения и трудолюбия, колет дрова для кухни и носит воду. Глядя на эти руки, рассказу легко было поверить. Вид епископа внушал Прямиславе и робость, и надежду: не может быть, чтобы такой благочестивый и справедливый человек не пожалел ее в ее печалях!
– Не видно тебя было, отче, в последние дни! – заговорил князь Вячеслав, обменявшись с Игнатием приветствиями. – Уж не ездил ли ты куда-нибудь?
– Верно, княже, был я на Червонном озере, в святой обители Василия Червенского, – подтвердил епископ. – Видел там брата твоего князя Юрия.
– Здоров ли князь Юрий Ярославич? – участливо спросил князь Вячеслав.
– Здоров. – Епископ кивнул. – А вот душа его болит и страдает в раздоре с тобой, его старшим братом, Вячеслав Владимирович. И моя душа болит, глядя на ваш раздор, потому и взялся я, несмотря на все мои заботы по обители, съездить к нему и все силы мои готов отдать на ваше примирение. Ведь и Господь наш завещал иметь в себе любовь к ближнему. Нет блага, которое не происходило бы от любви, так и будем же укреплять любовь друг к другу, ибо любовь есть исполнение закона. Знаю я, князь Вячеслав, отчего ты головой качаешь. Раздор ваш у меня на глазах начался и продолжился. Но апостол говорит: любовь долго терпит, милосердствует, не мыслит зла. А еще говорит: кто о своих не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного. И пророк Исайя говорил: от единокровного твоего не укрывайся. Знаю я, князь Вячеслав, что ты к добродетели и исполнению Закона Божьего истинно стремишься, и потому я князя Юрия обнадежил. Не печалься сказал, чадо, поеду в Туров и раздобуду тебе мир и примирение. И жду, князь Вячеслав, что из-за тебя я на старости лет лжецом не окажусь.
– Речи твои сладки, словно мед, отче! – ответил князь Вячеслав. – Ибо исполнены мудрости и добродетели. Но разве я лев, алчущий крови? Разве я волк, жаждущий перегрызть горло своему ближнему? Разве я враг единокровным своим? И в мыслях у меня нет князя Юрия обижать. Было дело, не ладили мы, и был он как вор, подкапывающий у клети, дьявол его под руку толкнул, сказал: поди возьми чужое, обогатишься! Божиим судом предан он в наши руки, а я от всего сердца готов его простить и зла не помнить. Пусть приезжает, поцелует крест на смирении и покорности, что будет почитать меня, как отца, и никогда больше против меня ничего не замыслит. Так и пошли передать ему.
– Порадовал ты меня, Вячеслав Владимирович! – Епископ Игнатий благосклонно кивнул. – Теперь развей недоумения мои. Вижу я возле тебя девицу, красотой сияющую, и держишь ты ее в чести, как родную дочь. Что это за чудо свершилось: как уезжал я, был ты один в доме, а приезжаю – за три дня у тебя девица взрослая появилась. Была бы зима, так подумал бы, что ты ее из снега слепил, как Снегурочку! – Епископ улыбнулся. – Да ведь весна на дворе. Не из цветов же ты ее свил.
– Это, отче, моя дочь Прямислава. – Князь Вячеслав протянул руку в ее сторону, словно показывая и воздавая честь. Она опустила глаза, когда речь зашла о ней. – Семь лет назад епископ Симон благословил ее на брак с князем Юрием, да, верно, не услышал Господь наших молитв тогдашних. Рассыпался ее брак, как дом на песке, и вину за это я на себя принимаю. Сам буду молиться и тебя прошу Господа молить, чтобы вины наши и прегрешения простил.
– Как же так? – Взгляд епископа стал суровым. Он и раньше, конечно, слышал о намерении Вячеслава Владимировича вернуть дочь, выданную за князя Юрия, но ему неприятно было убедиться, что этот непохвальный замысел зашел так далеко. – Благословил ее епископ Симон, и в Берестье обвенчали их, ведь так? А брак есть божественное установление, и человеческим хотением он разрушен быть не может. Еще в раю Бог установил брак, и Иисус Христос в Кане Галилейской божественное его установление подтвердил, сказав: «Посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. И так, что Бог сочетал, того человек да не разлучает».
Епископ умолк, чтобы не ослабить весомость Божьего слова, а Прямислава не смела поднять глаз. Каждое слово епископа было словно камень, падавший на могилу ее легкомысленных надежд. Она не могла с ним спорить, и ей было стыдно, что она смеет сидеть здесь в девичьем венце, когда однажды Бог сочетал ее с князем Юрием. Она жена его навеки, и никогда у человека не хватит власти разлучить тех, кого соединил Бог. Все решено, и мечтать о переменах глупо и греховно.
Но князь Вячеслав не был смущен: возражения епископа он предвидел.
– А князю Юрию ты, отче, не говорил ли об этом? – спросил князь Вячеслав. – Не он ли первый оставил жену свою, к которой сам Бог велел ему прилепиться и быть единым духом, единой плотью? Вот ты перед собой видишь мою дочь – разве она не хороша? И от такой-то жены князь Юрий в блуд ударился с холопками. Скажи мне, разве не правда? Разве клевещу на ближнего? Сама матушка Евфимия, игуменья берестейская, со слезами и сокрушением подтверждала: да, правда это! А дочь свою я позорить никому не позволю.
– Зачем спорить? – так же сурово отвечал епископ. – Зачем ходить далеко: и мы тут видели, как князь Юрий со страстями борется, а страсти верх берут! И говорил я с ним, и каяться заставлял! Слаб человек, а дьявол не дремлет. Но сам Господь защитил блудницу словом своим: кто без греха, сказал он, пусть первым бросит в нее камень! И ты, князь Вячеслав, не бросай камень в единокровного брата своего! Упавшего подними, кающегося прости, и сам будешь прощен Господом.
– Господь говорил: раздирайте сердца ваши, а не одежды ваши! – ответил на это князь Вячеслав. – Князь Юрий уж столько одежд на себе изодрал, в грехах каясь, а был ли толк? Исповедавшись и прощение получив, к тем же грехам возвращается.
– Прости обиды тем, кто согрешил против тебя. Тогда и тебе твои грехи прощены будут!
