отговорит и сама богиня Фригг. Ты еще не забыла, что наша треть корабля уплыла к фьяллям вместе с теми двумя, что принадлежали Стролингам? И наша треть железа тоже? А фьялли такой народ, что уже не вернут однажды взятого. И если ты хочешь когда-нибудь сменить этот троллиный передник на новый, то не пророчь мне несчастий. Для этого есть довольно много людей в округе, чтобы я еще терпел попреки в собственном доме.
Фру Хлода вздохнула и ничего не ответила. Вигмар умел как-то очень быстро убеждать в своей правоте. По крайней мере, ее.
– Но ведь это не очень опасно? – несчастным голосом спросила Эльдис. Хлода обняла девушку, как будто им обеим уже приходилось спасаться от горя утраты.
– Нет, конечно! – уверенно и беззаботно ответил Вигмар. – Лучшее из сокровищ кургана будет моим. И лучшее из сокровищ Стролингов тоже. Разве я когда-нибудь говорил тебе неправду?
Эльдис смущенно фыркнула – она отлично знала, что или кого ее брат подразумевает под лучшим сокровищем Стролингов. А Хлода опять покачала головой. По ее глубокому убеждению, в Вигмаре дремал то ли берсерк, то ли оборотень. И в придачу он был сумасшедшим.
Усадьба Пологий Холм лежала почти в конце длинного Аскефьорда, так что последнюю часть пути «Олень» проплыл один. В дружине Эрнольва Одноглазого, нового хозяина корабля, насчитывалось всего двадцать пять человек, вперемешку своих и чужих, и теперь они из последних сил налегали на весла. «Ты его первым увидел – ты и бери! – сказал Торбранд конунг. – Конечно, эту снеку не сравнить с вашим прежним кораблем, но сам знаешь: нет уздечки – и веревка сгодится». Всю дорогу людям пришлось грести без отдыха, поскольку заменить их было некому. Двадцать пять человек – двадцать четыре весла и руль.
На отмели перед ельником, отделявшим Пологий Холм от берега, виднелась пестрая толпа – чуть ли не все население усадьбы. Заметив встречающих, Эрнольв ниже склонился к веслу, словно хотел спрятаться, выгадать еще несколько мгновений. В мыслях он все оттягивал встречу, все надеялся, что сумеет хотя бы по дороге от берега к дому найти какие-то слова для матери, для отца, для Свангерды… Но какие слова здесь найдешь! Сам Один, Отец Поэзии и даритель красноречия, едва ли сумеет помочь человеку, который везет весть о смерти старшего брата родителям и вдове. Придется рассказать все-все: и про пустую усадьбу квиттинского хевдинга Фрейвида Огниво, главную цель похода, и про ночной пожар в этой самой усадьбе, при котором только чудом никто не погиб; и про то, как чудовищный тюлень, злой дух квиттингского побережья, разбил и утопил все шестнадцать кораблей Торбранда конунга, погубил треть дружины и заставил фьяллей захватывать любые суда, какие попадутся по пути, только чтобы скорее вернуться домой… И что Халльмунд оказался в числе утонувших. И что его тело, как тела почти всех погибших, невозможно было найти и достойно похоронить… Нет, все дорогу Эрнольв жалел, что Халльмунд, а не он сам сгинул в волнах квиттингского моря.
Нынешняя встреча совсем не походила на все прошлые. Никто не бегал, не махал руками, не кричал. Даже дети молча жались к бокам матерей, исподлобья вглядываясь в незнакомый корабль с оленьей головой на штевне. На верхушке мачты – чужой бронзовый флюгер, отлитый в виде волка с языками пламени в широко раскрытой пасти, на бортах висит по четыре-пять щитов, выловленных из моря… как остатки зубов в сильно пострадавшей челюсти. За этого «Оленя» пришлось заплатить «Вислоухим». У Хравна хельда из Пологого Холма имелся отличный боевой корабль, единственным недостатком которого считались слишком широко расставленные уши драконьей головы на штевне. Мастер хотел пошутить…
Берег приближался, уже можно было разглядеть лица. Эрнольв старался туда не смотреть, но одним коротким взглядом своего единственного ныне глаза охватил их всех: мать, отца и Свангерду. Женщины жались друг к другу, и маленькая, хрупкая Свангерда казалась девочкой рядом с рослой, плечистой фру Ванбьерг. Они не сводили глаз с корабля и молчали.
«Они все знают», – мелькнула догадка, но облегчения не принесла. На голове Свангерды виднелось светлое покрывало, она еще не считала себя вдовой.
«Олень» царапнул днищем песок. Эрнольв встал, как обреченный на казнь, перепрыгнул через борт и по пояс в холодной воде побрел к берегу. Больше отступать некуда.
Мать первой сделала шаг навстречу.
– Приветствую тебя, сын мой! – сказала она ровным негромким голосом, и это спокойствие всегда шумной и порывистой фру Ванбьерг так ясно выдавало горе, что Эрнольву показалось, будто он только сейчас впервые понял всю глубину их потери. – Мы рады видеть тебя дома… живым и… невредимым…
Голос дрогнул, но женщина справилась с собой и докончила приветствие. Если хозяйка не удержит себя в руках, то весь этот берег покроется воплями и плачем.
Эрнольв посмотрел в лицо матери, заметил несколько глубоких морщин возле глаз и по сторонам носа и забыл даже те жалкие слова, которые нашарил по дороге. Свангерда же вовсе не смотрела на него, обшаривая взглядом чужой корабль – от носа до кормы и обратно. Она уже все поняла, но еще не хотела верить, обманывала сама себя, в ложной надежде искала снова.
– Ты вернулся один? – негромко спросил отец. Хравн хельд сейчас даже больше, чем в молодости, походил на ворона, давшего ему имя:[14] его волосы поседели, но брови остались угольно-черными и грозным углом сходились над острыми, твердыми глазами. – Значит, это верно… что Халльмунд… больше не вернется?
– Да, – хрипло выдавил Эрнольв. – Мой брат погиб у квиттингского побережья. Квиттингское чудовище разбило все корабли, и «Вислоухого» тоже. Многие люди погибли, и Халльмунд… он не выплыл.
– А мы знаем! – крикнула йомфру Ингирид, пятнадцатилетняя воспитанница Хравна. В быстрых ясных глазах и на румяном свеженьком личике не было и следа скорби. – Тролль из Дымной горы назвал его, и всех других тоже. Еще десять дней назад!
Эрнольв невольно оглянулся на вершину фьорда, где над лесом поднимался к низкому хмурому небу едва заметный серый дымок. В Дымной горе жил бергбур – огромный тролль, одноглазый и уродливый. И уже много веков он оказывал обитателям Аскефьорда услугу, за которую ему никто не был благодарен: когда кто-нибудь из здешних людей погибал на чужбине, ровно в полночь бергбур выходил из горы и громким грубым голосом называл имя покойника. Но сейчас Эрнольв испытывал признательность к мерзкому соседу: если бы не тролль, бросить это горе на головы близких пришлось бы самому. А так они уже знают. Целых десять дней.
– Значит, это правда… – услышал он сдавленный шепот Свангерды.
Обернувшись, Эрнольв увидел, как невестка судорожно прижимает ко рту край головного покрывала, а в больших желтовато-серых глазах вместо слез стоит мучительная тоска. Все десять дней она знала, но надеялась, что бергбур ошибся или зло надсмеялся. Нет – эта порода не умеет смеяться…
Свангерда отвернулась, как-то сдавленно всхлипнула и побрела по тропе к усадьбе, прижимая к лицу край покрывала и спотыкаясь. Невысокая и хрупкая молодая женщина среди старых толстых елей казалась потерянной и беззащитной. Эрнольв шагнул было за ней, но фру Ванбьерг положила ему руку на плечо.
– Подожди, – тихо сказала мать. – Не сейчас.
Чужой корабль вытащили на берег, хирдманы сворачивали парус, убирали весла. Домочадцы погибших осознали наконец свое несчастье, над берегом разнесся плач. Хирдманы, одолженные Эрнольву конунгом – довести «Олень» до Пологого Холма, торопились затащить судно в корабельный сарай, чтобы самим идти назад, к Ясеневому Двору.
– Такое теперь везде! – Эрнольв кивнул на плачущих женщин. Его подавленность сменилась злобой. – Везде! Мы потеряли треть дружины, отец! Шестнадцать кораблей! А конунгу все мало! Вы думаете, он успокоился? Понял, что богам не нравится эта война? Нет, он еще по дороге обещал тут же выковать ратную стрелу!* Теперь он собирается ехать созывать войско! Теперь он задумал пойти на квиттов по суше! Как тебе это нравится?
– Ты знаешь твоего родича Торбранда конунга, и я его знаю, – отозвался Хравн хельд. – После смерти кюны* и детей он стал одержимым. Тихий берсерк – я сказал бы про него так. Бессмысленно показывать ему плачущих женщин. Он обещал, что отомстит квиттам, и отговаривать его бесполезно. Мой тебе совет – не пытайся. Мы только поссоримся с конунгом, и больше ничего. Если бы погиб Хродмар сын Кари, Торбранд мог бы одуматься. А раз его любимец жив, то он верит, что удача еще вернется.
При упоминании Хродмара Эрнольв насупился. Они уважали, но не любили друг друга: Эрнольв считал, что горячность порывистого Хродмара, который сначала делает, а потом думает, может принести много бед.
