бывшие вожди этой ночью вошли в Палаты Павших и в воинах больше не нуждались. Дорогой братья почти не разговаривали: оба были ранены и у обоих в голове стоял звон. Они еще не осознали толком, как поредел их многочисленный род: отец и Фридмунд убиты, Рагна-Гейда пропала – должно быть, сгорела в доме. Никто не видел, чтобы она оттуда выходила, и среди женщин, плачущих и бестолково метавшихся по опушке леса, ее не оказалось.
Было еще рано, даже рабыни спали, над усадьбой не виднелось дыма очагов. Братья бешено заколотили в ворота, и створки разошлись почти мгновенно. За ними стоял Гейр, полностью одетый, с мрачным утомленным лицом. Он почти не спал этой ночью.
Увидев братьев и хирдманов, покрытых копотью, измученных, с черными повязками и пятнами крови на одежде, Гейр охнул и отступил назад.
– Все!– хрипло и яростно выдохнул Скъельд.– Больше никого… Модвид…
То, что он произносил далее, записывать не принято. Но и по немногим словам Гейр сразу все понял: произошедшее слишком хорошо отвечало его предчувствиям. Модвид – обида – вражда – пожар… И вопрос у Гейра возник только один.
– А… – с лихорадочной тревогой воскликнул он, перебрасывая взгляд с одного брата на другого и не сразу решившись произнести имя.– Рагна…
Скъельд махнул рукой и пошел в дом. Ярнир хотел что-то сказать, но вдруг всхлипнул, прижал ко рту рукав и тоже отошел. Его широкие плечи дрожали, опущенная голова тряслась. Он оказался не таким уж железным, как о нем думали, и ничего не мог с собой поделать. Жалеют сирот, а с сиротами такого уже не случится: вчера нас было много, а сегодня – ты, я и еще кто-нибудь. И не смотри в ворота – больше никто не придет. Вчера ты был цельным, сильным и счастливым, а сегодня от тебя самого осталось две или три семнадцатых части. Жгучие слезы бежали из глаз Ярнира, прожигая дорожки в корке крови и копоти, и это было больнее любой раны.
Гейр сел на холодную землю и обеими руками сжал голову. Слезы Ярнира перевернули ему душу, он чувствовал, что сейчас тоже заплачет. Но слез не нашлось: только дикая боль стояла в груди и не давала дышать. И ее никак нельзя выбросить, этот клинок не вынуть.
– Она… – задыхаясь, бессвязно бормотал Гейр, склоняясь головой к промерзшей земле, и ему казалось, что он кричит во весь голос.– Вы… Как же… Она… Рагна…
Ему хотелось выть. Он даже не вспомнил об отце и дядьке, не подумал, почему их нет, все его сознание заполнил образ сестры. Рагна-Гейда, которую он любил больше всех на свете, красивая, умная, приветливая и веселая, которая с самого рождения была его лучшим другом, советчицей, защитницей, лучшей половиной его самого… Не зря у него не лежала душа к ее замужеству, не зря он не хотел даже провожать ее туда, не видеть… Зачем он не поехал! Сейчас Гейр жаждал броситься грудью на меч, наказать себя за то, что отпустил ее одну. Он спас бы ее или погиб вместе – это лучше, это благо по сравнению с тем, что ему осталось. Жить, зная, что не защитил сестру, дал ей погибнуть. Перед его глазами стояло лицо Рагны-Гейды, счастливое, улыбающееся, светящееся изнутри. Она умерла, ее золотые волосы сгорели, ее нет больше нигде… У нее было четыре брата. И ни один не защитил ее.
А Хальм и фру Арнхильд не тратили времени на горестные терзания.
– Мой муж погиб так, как хотел, и теперь он счастлив,– твердым, невыразительным голосом сказала хозяйка. Ее строгое лицо застыло, глаза оставались сухими.– Нам нужно позаботиться встретить врагов, когда они придут сюда.
– Ты думаешь, и сюда?– спросил Скъельд. Жена, Халльбера, подносила ему уже третий ковш пива, и он жадно пил, проливая на грудь, словно внутри него еще жил огонь усадьбы Кротовое Поле и никак не хотел угасать.
– Я уверена в этом!– отрезала Арнхильд.– Они скоро явятся, чтобы добить нас.
– Но я что-то под конец не видел Модвида,– вставил Ярнир, постепенно приходя в себя.– Может, его…
– Тем более!– сказала Арнхильд.– Если он убит, то его родичи будут мстить еще и за него! Нас осталось мало, но вы все равно – Стролинги! Ты, Хальм, теперь стал главой рода. И вы – Скъельд, Гейр и Ярнир. Трое – уже много, если эти трое – настоящие мужчины. А я думаю, что родила и вырастила настоящих мужчин! И если вам суждено погибнуть, то в Валхалле вы будете достойны сесть рядом со своим отцом. Он всегда хотел такой смерти, и каждый мужчина должен хотеть такой смерти. Поэтому я не собираюсь его оплакивать!– вдруг резко выкрикнула Арнхильд, повернулась и вышла из гридницы.
– Ваша мать сказала много правды,– произнес Хальм, когда ее шаги стали неслышны. Он говорил тихо, и в уголках его глаз вдруг собрались морщины, которых не замечалось раньше.– Но еще не всю. Вы ведь не хотите, чтобы она и прочие женщины сгорели здесь, как… Х-кх… – Хальм вдруг поднес ко рту кулак и закашлялся.
Даже у него не было сил упомянуть о Рагне-Гейде. Ее любили все, для всего дома она «ярко сияла» «как солнечный луч сияет и блещет»[4]. Без нее все казалось бессмысленным, но долг потому и называется долгом – его выполняют во что бы то ни стало, гоня прочь любую слабость.
– Я к чему говорю?– откашлявшись, продолжал Хальм, быстро моргая, как будто в каждый глаз попало по соринке.– Женщин, скотину, кое-что из добра нужно убрать отсюда заранее. Сначала в Оленью рощу, а оттуда, если дело плохо, их можно будет лесом увести и дальше, до самого Перелеска. Боргмунд Верзила их примет в дом, если с нами что-нибудь случится.
– Это верно,– прохрипел Скъельд и тут же велел жене: – Собирайся. Сгоняй всех женщин, пусть собирают еду, одежду, сколько сможете унести. Чтобы к полудню… еще до полудня все было готово.
Халльбера тут же поставила на скамью пустой ковш и вышла. Скъельд не ошибся в выборе: его молодая жена была некрасива, но заботлива и послушна. Лучше и не придумаешь.
– Кому-то надо будет… с ними,– сказал Ярнир.– Они одни побоятся. Визг поднимут.
Хальм кивнул:
– Мы пошлем с ними человек пять-семь. И кого-нибудь из вас. Ваша мать не побоится, но все равно нужен надежный человек. Мало ли что еще встретится? Может быть, идти придется далеко…
– Не я!– в один голос сказали Гейр и Ярнир, а Скъельд только затряс головой. Прятаться в лесу с женщинами, когда другие будут биться и мстить за убитых родичей, каждому из них казалось хуже смерти.
– Мы бросим жребий.– Хальм ничего другого и не ждал.– Вернее, вы бросите жребий. Я, раз уж остался главой рода, решаю за себя сам. И пока эта усадьба стоит, мое место – здесь. Идите готовьтесь. Неплохо бы для начала перевязать раны.
Через недолгое время толпа женщин с детьми, нагруженных узлами по мере сил, вышла из ворот усадьбы и направилась к Оленьей роще, подступавшей почти к самой стене. За ними несколько рабов гнали скотину. Листья уже почти облетели, но Оленья роща была достаточно густой, чтобы укрыть беглецов от вражеских глаз.
Последним, позади шестерых хирдманов, ехал угрюмый Гейр. Судьба в который раз решила поиздеваться над ним. Единственное, чего он сейчас хотел,– это погибнуть, забрав с собой хоть кого-нибудь из убийц Рагны-Гейды. И догнать сестру на воздушных тропах, пока она не успела уйти далеко. И они пойдут вместе между морем и небом, как не раз ходили по земле. «Ты чего так вздыхаешь? Опять рубаху разорвал? Давай, я зашью, и мать ничего не узнает…» Но судьба распорядилась иначе – Гейру выпало провожать женщин. Увидев в своей ладони жребий с короткой насечкой, он побелел как полотно, а Хальм тяжело положил руку ему на плечо.
– Чему быть, того не миновать!– веско сказал он, понимая чувства племянника.– Подумай: твоим братьям еще досаднее было бы уйти от битвы – ведь первую они проиграли и теперь должны рассчитаться. Не трать сил на обиду. Собирайся. Может быть, судьба сведет тебя с нашими врагами в другом месте. И там, я боюсь, ты будешь против них один. Иной раз жить труднее, чем умереть, уж поверь мне. Так что тебе досталась самая непростая доля. И самая славная.
Гейр промолчал. Хальм не зря был кузнецом и понимал в волшебстве гораздо больше всех прочих. Может быть, его слова окажутся пророческими. Гейр очень на это надеялся.
До усадьбы Стролингов дружина Эрнольва добралась только к вечеру. Завидев впереди крыши, Эрнольв почувствовал такое волнение, как будто приближался к родному дому. Еще немного, и
