– Ты не знаешь! – с напором перебила Хельга, имея в виду не события, но чувства, которые были у них и не было у Хеймира. – Ты не знаешь, что он был нашим другом! У тебя самого никогда не было друзей! У тебя только хирдманы и челядь! Ты никого никогда не любил! Ты не можешь, у тебя одна голова, а сердца нет! Ты не знаешь, что такое мстить своему другу! А мы знаем! И ты не можешь нам давать никаких советов! Мы лучше тебя знаем, что нам делать с Брендольвом!
– Я вижу, ты хочешь оставить все как есть! – гневно крикнул Хеймир. – Того гляди, люди подумают, что ты жалеешь о разрыве вашего сговора с ним!
– Когда он… Уж он-то не толкал моих родичей к убийствам! – горячо воскликнула Хельга, и правда готовая сейчас пожалеть. О прежних обидах на Брендольва она сейчас не помнила: он был своим, хорошо знакомым и почти родным, а этот человек, от которого приходилось защищаться, – чужим и холодным.
– Перестань! – злобно, как никогда в жизни, прикрикнул на сестру Даг. Изумленная Хельга умолкла. – Иди в девичью! – приказал Даг, покрасневший и гневно щуривший глаза. Ее слова резали его сердце, потому что какая-то правда в них была. – Иди в девичью и занимайся там своими делами! И не лезь в дела мужчин! Когда тебя надо будет спросить, тебя позовут!
Хельга повернулась и бросилась вон, плохо видя дорогу от слез. Никогда брат не говорил с ней так презрительно и жестоко, весь ее мир разваливался: мало того, что Брендольву грозит смерть от руки ее брата, так еще и ей самой Даг стал чуть ли не врагом! В эти мгновения Хельга так страдала, как будто брат вдруг умер! Даг всегда был с ней, хотя бы в мыслях, и вот сейчас его рядом нет, одна холодная пустота!
А все Хеймир! Все этот слэтт с холодными умными глазами! Сейчас Хельга ненавидела своего знатного жениха, как никогда и никого в своей мирной жизни. Он казался виновным во всем, даже в этом раздоре с Лабергом. Если бы не он, если бы никто не напоминал хёвдингу об обязанности мести, то со временем они могли бы прийти к примирению. Жених! Хельга не могла и подумать о том, что она обручена с Хеймиром и когда-нибудь станет его женой. Фенрир Волк сейчас казался ей более подходящим женихом.
После ее исчезновения в гриднице некоторое время стояла тишина. У всех было тяжело на душе, и даже невозмутимое лицо Хеймира омрачилось.
– Пожалуй, мы не будем нападать на усадьбу – все же надо уважать вдову конунга, – проговорил наконец Хельги хёвдинг. – Мы подождем, пока Брендольв сядет на корабль и отплывет. Все равно ему придется плыть мимо Тингваля.
– Вдова конунга! – проворчала Троа. – Если бы она стоила уважения, то давно уговорила бы этих из Лаберга прийти попросить прощения. Да она, как видно, умеет только ссорить. Не принесет она удачи нашим местам, я сразу это сказала!
Впервые в жизни поссорившись с братом, Хельга ощущала себя потерянной, как будто внезапно исчезла половина ее самой. Проснувшись наутро, она с трудом верила во вчерашнюю ссору и в то же время знала – все это случилось наяву. Но как теперь жить с этим? Самое простое дело валилось из рук, и даже разговаривать с домочадцами стало трудно, точно язык онемел. Она чувствовала себя орехом в скорлупе и совершенно не понимала, как это вышло. Даг, согласный с Хеймиром и не согласный с ней – такого она раньше и во сне не могла увидеть. Где он был, этот Хеймир, когда они с Дагом на Седловой горе… Но к Седловой горе приближаться мыслями было опасно – ведь там был и Брендольв. Правда, потом Хеймир спас Дага из горящей усадьбы там, в Эльвенэсе… Обрывки мыслей кружились в голове, точно их носило вьюгой, и Хельге хотелось плакать от растерянности и тоски.
– И правильно тебе попало! – шепнула ей Атла. – Ты по второму разу невеста, а не знаешь таких простых вещей!
– Каких? – Хельга торопливо повернулась к ней. Атла, все еще бывшая чужой среди домочадцев Тингваля, сейчас показалась ближе всех. Она, как валькирия, все знает.
– А таких! Ты так переживаешь, будто хочешь броситься Брендольву на шею! Конечно, славный Хеймир ярл разозлился! Он же ревнует!
– Но я вовсе не… – начала Хельга, сама не знавшая, чего же ей хочется.
– Вот ты пойди и скажи ему, что ты «вовсе не»! – посоветовала Атла. – А потом поцелуй его и скажи, что он для тебя – светлый Бальдр! Тогда-то он не станет злиться. И твои родичи будут довольны.
– А как же Брендольв?
– А у него есть своя голова на плечах, пусть он сам о себе позаботится. Ингъяльд, между прочим, прав: если позволить всякому молодому дураку безнаказанно оскорблять знатных и умных людей, то Гибель Богов наступит очень скоро!
Хельга не ответила. Насчет «всякого молодого дурака» это совершенно верно, но ведь речь идет не о «всяком», а о Брендольве! И представить, что не кто-то, а Брендольв должен лежать неподвижный и холодный, как лежал Ауднир…
Почти боясь встретить Дага или Хеймира, Хельга ушла побродить по берегу. На мысу возле старых елей она заметила сидящего на камне человека. Длинные светлые волосы слегка шевелились на ветру, а взгляд эльденландца был устремлен куда-то вдаль, к горловине фьорда. Ее шагов Сторвальд не услышал, и даже когда она его окликнула, обернулся не сразу.
– А, это ты, Гевьюн* застежек! – сказал он. – Как по-твоему, сегодня будет туманный вечер?
– Туманный? – Мысли Хельги были очень далеки от сегодняшней или завтрашней погоды. – Даже буря – Орм говорил. Да и так видно. – Она кивнула на поверхность фьорда, по которой резкий ветер гнал сильную волну. – А тебе зачем? Уж не собрался ли ты куда-нибудь плыть? Ах, да…
Она вспомнила. Еще когда Эгиль, собираясь в Эльвенэс, звал Сторвальда с собой, Атла отвечала: «Никуда он не поплывет! Он не расстанется с Тингвалем ни за какие сокровища. Он влюбился!»
«Наверняка в тебя!» – возликовал Эгиль. «А вот и нет! Он влюбился в Леркена! И теперь каждый вечер бродит по берегу в сладкой надежде увидеть… а главное, услышать».
Атла сказала чистую правду. Появившись в Тингвале, Сторвальд довольно быстро узнал о Леркене и загорелся мечтой услышать его песни. Жители Хравнефьорда качали головами: Леркен Блуждающий Огонь никогда не показывался чужим, да и своим далеко не всем. Однако не прошло и пяти дней, как Сторвальд, в одиночку бродивший над морем, увидел в тумане бледное пятно желтоватого света. Замерев над каменистым обрывом, смотрел он, как мимо берега скользит лодка, видел лежащую на носу женщину с золотыми волосами, с лицом чистым и прекрасным, не подвластным дыханию смерти, видел фигуру мужчины с негаснущим факелом в руке… И сам туман вокруг пел тихим мягким голосом:
Норны режут руны брани,
И Сторвальд шел по берегу, спотыкаясь на камнях и не в силах отвести глаз от скользящей в тумане лодки; завороженный, он готов был шагнуть прямо в море и идти по воде, не замечая этого.
Лодка уходила, туман вокруг нее сгущался, образ бледнел, и Сторвальд с трудом выхватывал слухом последние строки. Слова таяли, оставалось только чувство чего-то прекрасного и губительного; Сторвальд не помнил, чтобы ему, при всех переменах в его бродячей жизни, приходилось переживать подобное.
И все. Сторвальд не был уверен, что правильно разобрал последние строки. Он долго стоял над обрывом, глядя в туман, туда, где скрылась лодка Блуждающего Скальда, и все гадал, какой должна быть следующая строчка. Выходит, что и в Валхалле павшего воина встретит она – его земная любовь, ради который он шел на подвиги. Сторвальд пытался подобрать слова для этой последней строки, но ничего не получалось: она выходила мертвой, никак не прирастала к живой песне Леркена. У говорлинов говорят: пришей хвост чужой кобыле. Примерно так. Незавершенность песни мучила Сторвальда, но он бросил это занятие: бесплодные попытки только наполняли его чувством собственной непригодности. А он к этому не привык.
Всю дорогу домой он думал только об этом. Песня была странная, более чем странная. Никто еще на
