И взгляд ее снова тянулся к Хагиру. Он держался спокойно, но глаза его блестели, черные брови подрагивали, а в лице отражалось напряженное внутреннее ожидание. Весь он был сосредоточен на своей далекой цели, он даже не смотрел на нее, но Хлейне хотелось плакать от горячего восторга и волнения. Никогда еще жизнь не казалась ей такой насыщенной, яркой и прекрасной.
Вожди и фру Гейрхильда двинулись со священного холма вниз, толпа повалила в долину. На побережье мать ярла окропила жертвенной кровью все три корабля, нарочно для этого вытащенные из сараев, их весла, снасти, паруса, всех людей в дружинах, окруживших корабли, их оружие. Здесь же, у подножия холма, разложили несколько больших костров. Всех гостей усадьба не могла вместить, жертвенных бычков и баранов жарили под открытым небом, из усадьбы тащили бочонки пива. Весь берег был оживлен и шумен.
Постепенно близился вечер. Округа веселилась: над берегом висел оживленный, праздничный шум. На площадке меж двух костров парни боролись, и сам Фримод ярл, взмокший и возбужденный, был там; у третьего костра пели круговые, передавая большой, старинный бронзовый кубок, а песня была еще старше бронзы. Люди переходили от костра к костру; кто-то держал полуобглоданную кость, где-то смеялась женщина, уворачиваясь от чьих-то слишком осмелевших рук.
А вечер выдался волшебный: солнце садилось за дальние горы, белая пелена облаков была залита расплавленным золотом, и оттого вся западная половина неба казалась сплошь золотой. Деревья, наполовину пожелтевшие, наполовину зеленые, ловили листвой отраженный свет небес, и оттого казалось, что каждое из них светится, как мягкий золотисто-желтый факел. Дул ветер, облака быстро тянулись по небу, и вверху перемежались золотые, лиловые, серые краски. Совсем далеко на востоке, куда закатные лучи еще не доставали, виднелись клочки светло-голубого, размытого, как весенняя вода, чистого неба.
Под деревьями уже сгущались сумерки, а вершины гор ярко золотились, и на земле кое-где лежали длинные полосы густого, как прозрачный мед, солнечного света. Дети, подростки, молодежь затеяли игру: с визгом бегали с одного луча на другой, а кто-то один пытался поймать бегущих в полосе тени. Хлейна бегала со всеми; ее переполняло легкое, восторженное, кипящее возбуждение. Казалось, только ступи в такую полосу – и сам станешь чистым, легким, сияющим, как солнечный альв, и уходящий луч возьмет тебя с собой на небо. Этот запоздалый, провалившийся на землю солнечный свет казался странным, почти ненастоящим, точно какой-то искусный мастер выковал его из тоненькой золотой пластины. Подумав так, Хлейна вдруг остыла и даже постыдилась поднятого шума: этим светом хотелось пользоваться осторожно, как драгоценной золотой чашей.
Она отошла в сторону, прижимая руки к груди и стараясь отдышаться. Чем дальше от солнца, тем меньше в небе делалось золотого и больше серого. Хлейна торопливо скользила взглядом по небу, стараясь поймать и запомнить как можно больше ускользающего великолепия. Закатное сияние гасло, расплавленное золото постепенно багровело, застывая. В нижней части неба уже чередовались багровые и фиолетовые полосы, как бывает зимой, но тут же над багровым начиналась размытая голубая полоса – как летом. Богиня Суль прощалась со Средним Миром перед приходом зимы, на краткий час показав все сокровища, которыми владеет. Завтра солнце тоже выйдет, но это будет уже не то…
Хлейна присела на каменной россыпи над самым морем, стараясь собраться с мыслями. Почему-то показалось, что за пивом, смехом, болтовней и беготней она упускает самое важное в этом священном празднике: еще немного, лишь только золотое сияние неба совсем исчезнет, и будет поздно, непоправимо поздно…
Острые осколки камня заскрипели под чьими-то ногами у нее за спиной. И сердце снова забилось часто-часто: не оборачиваясь, она угадала того, о ком только и думала все эти дни. Она сама не знала, как отличает его от других. Даже беглым взглядом в густой толпе она находила его, а если его там не оказывалось, то в груди что-то обрывалось и воцарялась пустота; даже в сумерках она легко узнавала его среди неясных мужских фигур, и сумерки делались сладкими, полными прекрасного смысла. При его появлении мир менялся, становился ярче и богаче. Хлейна быстро обернулась.
Хагир медленно подходил к ней, будто не был уверен, что подходить стоит. Весь день ее ярко-красное платье и блеск золотых украшений бросались ему в глаза; он убеждал себя, что ему вовсе не нужно смотреть в ту сторону, старался сосредоточиться на предстоящем деле, и порой ему удавалось забыть о Хлейне. Но потом взгляд снова падал на нее, и он вздрагивал, как под ударом невидимой, мягкой, горячей молнии. «Два корабля, два корабля!» – как заклинание, твердил он в мыслях, чтобы не дать себе забыть о том, что составляло смысл его жизни. Но стоило увидеть ее, поймать ее беглый взгляд, полный совсем иного смысла, как и он сам, и его два корабля казались Хагиру дураками. Измучившись, он просто отворачивался от нее, как от досадного морока, и при этом не мог избавиться от острого, щемящего чувства потери. Что за наваждение! Она колдунья, колдунья!
Но призрачный золотой свет уходящего солнца и лета переменил все: и долина, и море, и люди, и деревья, и помыслы казались иными, как будто все это видится во сне и прежние обстоятельства не имеют значения. Хлейна сидела над морем, в своем красном платье похожая на багряный осиновый листок, упавший на беловатую россыпь острых камней. Не подойти к ней было невозможно: казалось, что она-то и есть самое главное, что она – сердце мира, богиня, своим присутствием оживляющая весь белый свет. И он пошел к ней, желая задать вопрос: «Что это? Что ты сделала со мной и чего от меня хочешь?»
В руке Хагир держал подаренное копье и на ходу слегка опирался древком о землю. Копье удивительно пришлось ему по руке и по росту, как будто для него и было заказано, и Хагир мгновенно привык к нему, точно не расставался с этим «посохом валькирии» уже много лет. Сейчас оно придавало ему уверенности: оружие не позволит забыть о долге.
При виде Хагира Хлейна поднялась и шагнула навстречу. Все в ней встрепенулось, ожило; как после долгой разлуки, она с новым чувством счастья рассматривала его лицо. Выступающие скулы, чуть впалые щеки и тяжелый, угловатый подбородок придавали его лицу вид чего-то сурового, жесткого, к чему нельзя подступиться ей с ее мягкими руками… Он – иной, ей нет места рядом с ним, она разобьется, как волна разбивается об утес… Но волна разбивается и возвращается снова, снова накатывается и заключает в мягкие ласковые объятия. И Хлейна, в первое мгновение оробев, уже снова радовалась встрече и от радости не находила, что бы такое сказать.
– Тебе нравится? – Она показала глазами на копье.
– Хорошая вещь. – Хагир кивнул. При этих простых словах он опомнился и снова увидел в ней не богиню, не колдунью и не морок, а просто воспитанницу хозяйки. – Я надеюсь, Фримод ярл найдет у Вебранда достаточно всякого добра, чтобы вознаградить себя за подарок и за помощь.
– Я хотела освящать оружие. – Хлейна осторожно коснулась древка, где засохли темные крапинки жертвенной крови, и ласково погладила. Хагира пробрала дрожь: казалось, что она гладит его руку, державшую копье. – Но Гейрхильда мне не позволила.
– Наверное, она думает, что такой красивой девушке не место там, где идет речь о битвах и смерти, – ответил Хагир.
Он испытывал странное чувство: ему и хотелось, чтобы именно Хлейна освятила его оружие и пожелала ему удачи, и притом казалось, что она не должна этого делать. Иначе эта таинственная связь между ними станет так сильна, что ему не выпутаться из этих сетей, мягких и несокрушимых, как сама цепь Глейпнир.
– Ты тоже так думаешь? Поэтому ты не берешь с собой Бьярту?
Хагир кивнул.
– Она хочет скорее свидеться с мужем… – Хлейна отвела глаза, и было ясно, что она думает вовсе не о Стормунде и его жене. – Она привязана к нему… – Хлейна помолчала. – Если бы я была привязана к кому-то так же сильно… я бы тоже пошла ради него на что угодно…
Ее голос снизился почти до шепота, заставляя напряженно вслушиваться, искать скрытый смысл, и от этого-то скрытого смысла, ясного, как день, у Хагира перехватывало дыхание.
Хлейна подняла руку немного повыше по древку копья и коснулась руки Хагира. Он молчал, и внутри него закручивался какой-то мучительный смерч: она почти открыто предлагает ему свою любовь, а он не может ее принять, не может, и от этого огромное счастье превращается в горе.
– Я должен сказать тебе… – с трудом выговорил Хагир. Он приходил в отчаяние от мысли, что сейчас оттолкнет ее от себя, но не мог иначе. – Я думаю… Не годится нам с тобой давать поводы к сплетням. О нас
