l:href='#nt_10719' type='note'>{19}.
В то время язык цветов был общеизвестен: мирт означал твердость духа, гвоздика — «утешение в мысли о свидании», терн — «зачем презрение?», роза (в зависимости от цвета) — «полное признание», «обещание счастья», «приветливость» и т. д. Букеты душистых цветов считаются нынче «самым приятным подарком», писала «Молва»{20}.
Мода дарить даме цветы в театре распространилась в начале тридцатых годов. «Мода требует иметь в руке прекрасный букет цветов, сидя в спектакле; мода требует, чтобы мужчина поднес их; мода требует, чтобы дама приняла: и потому в антрактах беспрестанно отворяется дверь ложи и молодая цветочница кладет в ней букет, не объявляя, кем он прислан. Надобно угадывать воображению, а может быть, и сердцу»{21}.
С сороковых годов, как пишет П. Н. Столпянский, «воцарились цветочные подношения на нашей сцене, конечно, подносили цветы не только на спектаклях, но и на концертах. Это была, как выражались в то время, 'награда милая, грациозная, нежная'»{22} .
«В моем детстве артистам не подносили ни букетов, ни венков, ни подарков. На другой день бенефиса от государя присылался подарок на дом: первым артистам — бриллиантовый перстень, артисткам — серьги или фермуар»{23}.
Вскоре из награды «милой, грациозной, нежной» «цветочные подношения» обратились в невероятное увлечение. «Букеты, или Петербургское цветобесие» — так называется водевиль графа В. А. Соллогуба, имевший большой успех в середине 40-х годов.
Ценилось умение изящно составить букет. 7 мая 1805 года С. П. Жихарев запишет в дневнике: «Помещик Ивантеев очень хороший, средних лет человек, довольно образованный, то есть говорит по- французски и по-немецки, имеет слабость считать себя поэтом… В день рождения Катеньки Боровиковой он отправил к ней преогромный букет каких-то пошлых цветов и в нем объяснение в любви с формальным предложением в уморительно напыщенных куплетах»{24} .
«…Самый интересный из подарков, какие могла получить девушка, был альбом, разумеется, с золотым обрезом, со стихотворениями различных форм — элегиями, песнями, сонетами, акростихами. В таком обращении с предметом сердца и состояла, по нашему убеждению, суть любви»{25}.
Даже самый невинный подарок, врученный даме «посторонним» мужчиной (не состоящим с ней в родстве), мог бросить тень на ее репутацию. Забавную историю рассказывает в своих воспоминаниях В. В. Селиванов:
«В Ярославле батюшка завел знакомство с лучшими домами в городе и везде был принят отлично. В числе его знакомых была одна молодая вдова Ш., хорошенькая собою, которая принимала батюшку особенно внимательно.
В то же время ухаживал за нею, и даже был влюблен в нее, один значительный господин, но фамилию его я забыл, и потому она для истории погибла.
Господин этот, назовем его хоть N., вздумал привезти в подарок г-же Ш. клюквы, которую она очень любила и которой, вследствие неурожая, было мало.
Вот он… но лучше я расскажу об этом событии словами батюшки:
— Приехал я к Ш. на Рождество поздравить ее с праздником и когда сидел я с нею и сестрою ее в гостиной, риехал и N. Думая, что никого посторонних нет, он с своим подарком входит прямо, без доклада, в гостиную, но, увидав меня и смешавшись несколько, не решился отдать его сейчас. Раскланявшись и поздравивши хозяек, он сел, а сам, держа на коленях свою шляпу, прикрывал ею привезенный мешочек. Разговор не клеился, я умышленно молчал, хозяйки тоже; а гость, хотя видимо было ему неловко, сидел упорно в ожидании, что я уеду прежде него.
Время шло, мерзлая клюква в мешочке стала отходить и, наконец, красные капли начали падать на пол. 'Ай, ай! смотрите! — вскричала хозяйка. — Что это такое? кровь! откуда это кровь?'
— Нет-с, это ничего-с, это… это клюква.
— Какая клюква? Кровь! ай, ай! девка, скорее подотри!.. Вы окровавили мой пол, — обратилась она к гостю.
Сестра ее вторила ей, производя суматоху и крича 'кровь! кровь!', а я сидел и улыбался, а между тем и сам не понимал, что б это значило. N. растерялся окончательно. Не находя, что сказать, глухо бормочет, сует хозяйке мешочек, весь взмокший текущим из него красным соком… Та от него пятится, крича: 'Ай, что вы, что вы за гадость привезли?! Вы меня запачкали', и несчастный N. с своею клюквою бежит, не простившись, вон и уезжает, 'несолоно хлебав', добавлял всегда при этом рассказе батюшка»{26}.
Аристократическое общество осуждало распространившуюся моду на роскошные подарки, которые делали мужчины «дамам сердца». В своих воспоминаниях Ф. Булгарин рассказывает о «чиновнике, который послал любимой им женщине (
Случалось, что и светские дамы теряли бдительность и принимали от «посторонних» мужчин ценные подарки: «…светские дамы дома и даже на званых вечерах занимались тем, что распускали золотое шитье поношенных мундиров и кафтанов, отделяя чистое золото от шелка, на котором оно было обвито, и это золото потом обменивали в магазинах на другой товар. Мужчины, ухаживающие за молодыми дамами, пользовались этой модой, чтоб делать им иногда очень ценные подарки, которые легкомысленные красавицы принимали без зазрения совести, — читаем в воспоминаниях Е. И. Раевской. — Я видела, — говорила матушка, — как молодые люди приносили … совершенно новые воротники, золотом шитые, и даже вещицы, видимо, только что купленные из магазина и стоящие по несколько сот рублей. Каким образом решались молодые женщины хороших семей принимать такие дорогие подарки?»{28}.
О том, что это были весьма ценные подарки, свидетельствует письмо Александра Муравьева брату Николаю от 15 июля 1816 года: «Насчет шития на воротники скажу тебе, что в одном только месте нашел златошвейку, других никак не мог найти, потому что сим рукоделием в Москве мало занимаются, а вышивают одни только церковные уборы»{29}.
Дамам и «молодым девицам» обычно дарили предметы, имеющие отношение к рукоделию. Н. В. Гоголь, к примеру, любил рисовать узоры для ковров и преподносил их знакомым дамам. Г. С. Батеньков послал жене своего друга в Москву по почте из Тобольска, куда он уехал в отпуск «для излечения ран» в 1814 году, «узоры для платьев».
«Молодые кавалеры» нередко дарили своим возлюбленным собственные «произведения пера». Герой романа М. П. Погодина «Сокольницкий сад» пишет в письме другу: «Вчера был день рождения Луизы. Ты знаешь, я долго не решался, что подарить ей; то казалось не кстати, другое слишком обыкновенно и проч. Наконец решился было я написать аллегорическую повесть, в коей она играла бы главную роль, посвятить ей, но побоялся проговориться без намерения, побоялся, чтоб не заключили чего-нибудь в дурную сторону и решился — как ты думаешь — перевести для нее Шиллерова Валленштейна, в котором она восхищалась ролею Теклы. С каким удовольствием принялся я за работу и какое удовольствие работа мне доставила»{30}.
«Уваров напечатал элегию
Девушкам позволялось дарить молодым людям «небольшие произведения карандаша или иглы, собственной их работы». Чаще всего это были вышитые бисером кошельки, вставки для бумажников, чехлы для карточных мелков и т. д. «Недавно подарила я ему своей работы кошелек, и он сказал, что будет носить его вечно», — писала в дневнике Анна Оленина{32} .
Подаренный девушкой носовой платок с вышитыми инициалами был самым ценным подарком для
