рассылать приглашения.
М. А. Волкова сообщает в письме к подруге: «Князь Юрий Долгорукий дожил до 75 лет и никогда не принимал к себе гостей, хотя два раза был московским генерал-губернатором; теперь вдруг ему вздумалось дать
Балы и танцевальные вечера у богатых людей назначались в определенные дни: по понедельникам — у П. X. Обольянинова, по вторникам — у П. М. Дашкова, по средам — у Н, А. Дурасова и т. д.
«Так водится в московском большом свете, — пишет современник, — одни ездят к хозяину, другие к хозяйке, а часто ни тот, ни та не знают гостя, что, впрочем, случается более тогда, когда дают большой бал. Тогда многие привозят с собой знакомых своих, особенно танцующих кавалеров. Иногда подводят их и рекомендуют хозяину или хозяйке, а часто дело обходится и без рекомендаций»{41}.
Вспоминая допожарную Москву, М. М. Муромцев писал: «Зима в Москве была очень весела и шумна, бал за балом. Иногда даже по три в один день, и я попадал на каждый из них, к Пашковым, В. С. Шереметеву, к М. И. Корсаковой. К одним ехал ранее, а к другим позже; к М. И. Корсаковой можно было приехать очень поздно, потому что у нее плясали до рассвету.
Тогда не требовались на бал такие расходы, как нынче. Освещение было слабое, так что от одного конца залы до другого нельзя узнать друг друга… Освещением однако отличались балы М. И. Корсаковой»{42}.
Интересно, что до войны с французами «частные балы почти никогда не посещались императорскою фамилией»{43}. Новый обычай был введен в середине 1810-х годов. «Александр после Петра Великого первый, который, отбросив этикет как обветшалый обычай, явился посреди народа в виде частного человека, он посещал с супругою своею неожиданно и без приглашения балы и вечеринки, бывшие у некоторых вельмож…»{44}
В послепожарной Москве роскошные особняки щеголяли друг перед другом богатым освещением. В хрустальных люстрах, канделябрах, стенных бра — всюду горели свечи, которые отражались в зеркалах. Танцевальная зала была украшена цветами и гирляндами. Талантом декорировать бальные залы обладал, по словам современников, московский приятель Пушкина, граф С. П. Потемкин. «Бывало, московские дворяне просят его, в приезд царской фамилии, убрать все для бала в Дворянском собрании, и он, давали бы только деньги, устроит все на славу.
Однажды импер[атрица] Алекс[андра] Федор[овна] очень восхищалась, когда, войдя в уборную, она увидела себя в золотой клетке, или в беседке, где из каждой клеточки висит кисть винограда и пущены зеленые ветки. Так что после каждого танца (а известно, что ее величество любила танцевать) она изволила приходить в уборную: срывала, кушала спелый виноград, приглашала и свиту свою делать то же»{45}.
А Я. Булгаков в письме к брату рассказывает о бале, который был дан московским генерал- губернатором Д. В. Голицыным по случаю приезда принца Оранского: «Праздник хоть куда! Прекрасное освещение, лакомства кучами таскали, дамы одеты щегольски и богато, мужчины с лентами через плечо, танцевали в обеих залах в одно время, в каждой по оркестру, игравшему ту же музыку. Большой широкий коридор, соединяющий кабинет с библиотекой, был убран боскетом, цветов бездна, и хотя было это освещено стаканчиками, но благоухание розанов брало верх; на многих розанах сидели бабочки разных цветов, так хорошо сделанные, что хотелось проходящим в польском мамзелям ловить их»{46}.
Бал в начале прошлого столетия начинался польским или полонезом, «что больше походит на прогулку под музыку». В первой паре шел хозяин с «наипочетнейшей» гостьей, во второй — хозяйка дома с «наипочетнейшим» гостем.
Если на балу присутствовал император, он в паре с хозяйкой дома открывал бал. На придворном балу во дворце император шел в первой паре не с императрицей, а со старшей дамой, женой великого князя. Могло быть и другое распределение пар на придворном балу. Вспоминая «большой бал в день ангела» своего отца Николая I в 1834 году, великая княжна Ольга Николаевна отмечает: «Папa открывал бал полонезом, ведя старшую чином даму дипломатического корпуса. В то время это была прелестная графиня Долли Фикельмон, жена австрийского посланника. За ними шли мама с дядей Михаилом, затем я, под руку с графом Литта. Он был обер-камергером…»{47}
Полонез начинался в парадной зале и продолжался в отдаленных комнатах. Колонна повторяла движения, которые задавала первая пара. Александр I не любил «шествовать» в первой паре. «Были из числа военной свиты или из придворных лиц, которые принимали, скажу даже, с боя брали этот пост и сторожили, с кем танцует государь: если с Марьей Антоновной (Нарышкиной. —
Во время исполнения полонеза существовал обычай «отбивания дамы», который подробно описан в воспоминаниях Н. В. Сушкова: «…непопавшие в польский мужчины один за другим останавливают первую пару и, хлопнув в ладоши, отбивают даму; кавалеры отвоеванных дам достаются следующим, переходя от одной к другой, а кавалер последней пары остается в одиночестве. Иной стоически переносит остракизм и отправляется в боскет или к одному из карточных столов отдохнуть от своего подвига, а иной, преследуемый обидными со всех сторон словами: устал!, в отставку!, на покой!, отчаянно бежит к первой паре и отбивает даму»{49}.
Кавалер, становившийся во главе колонны, старался перещеголять своего предшественника «небывалыми комбинациями и фигурами», которые должна была повторить вся колонна.
Польский, как свидетельствует Ф. Ф. Вигель, длился не менее получаса. «Это даже не танец, а просто отдых, развлечение», — сообщает в письме Марта Вильмот. «Польский только условно заслуживает названия танца, представляя собой прогулку по залам: мужчины предлагают руку дамам, и пары степенно обходят большую залу и прилегающие к ней комнаты. Эта долгая прогулка дает возможность завязать беседу, однако любой кавалер может менять партнершу, и никто не может отказаться уступить руку своей дамы другому, прервав едва завязавшуюся беседу. Признания, готовые сорваться с уст, замирают, и не однажды, думаю, любовь проклинала это вынужденное непостоянство, сохраняющее для благоразумия сердца, уже готовые с ним проститься»{50}.
Вторым бальным танцем был вальс. Не сразу вальс завоевал популярность. Во Франции против этого танца выпускали даже специальные листовки, где называли его безнравственным, деревенским, народным.
«Вальса тогда еще не знали, — рассказывает Е. П. Янькова о временах Екатерины II, — и в первое время, как он стал входить в моду, его считали неблагопристойным танцем: как это — обхватить даму за талию и кружить ее по зале…»{51}
При Павле I вальс также подвергался гонению. «Павел… увидал меня вальсирующим с княжною… — читаем в записках А. И. Рибопьера. — К несчастью моему, я держал свою танцовщицу при этом обеими руками, что было тогда в моде, но что император находил крайне неприличным; он даже запретил так вальсировать»{52}.
Даже в александровское время вальс пользовался репутацией излишне вольного танца. М. Сперанский писал дочери: «Жаль только, что глупый вальс занял место французских кадрилей; но есть надежда, что и у нас он сделается столько же дряхл и смешон, как в некоторых других государствах»{53}.
Однако предсказанию М. Сперанского не суждено было сбыться. Прошлый век стал эпохой вальса.
