кудрявый, но неумный, не в меру болтливый и ненадежный парень. Он почти не закрывал рта, но его болтовня состояла в основном из повествований вроде: «Вот поплыли однажды мы с ребятами охотиться на тюленей…» Сэла с ним скучала, тем более что в любом из его повествований неизменно присутствовал бочонок пива, а главным приключением было «мы так нахрюкались…». Какое-то время она терпела то, что он считал ухаживанием, только по неопытности и по неумению вежливо отделаться. Потом он полез обниматься и никак не желал поверить, что Сэла сопротивляется не от застенчивости, а потому что ей решительно не нравится, когда ей пытаются обслюнявить все лицо! В конце концов он отстал от нее и занялся Глиммой из Рыжего Обрыва, дочкой Аслака бонда. У той был нос как еловая шишка, зато она была падка на мужчин и не очень прислушивалась, что они там себе болтают. Или, в другой раз, у Эрнольва ярла зимовал брат его жены из Северной трети, а у него в дружине состоял молодой хирдман, Ульв Чернобровый. Поскольку Сэла часто бывала в Пологом Холме, Ульв, большой охотник до девушек, быстро ее приметил и принялся обхаживать, но он-то не терял времени на разговоры. Он и не скрывал, чего от нее хочет, и был убежден, что и она хочет того же. Наткнувшись на сопротивление, он заговорил, что и жениться согласен, но Сэла только фыркнула. Может быть, иные дурочки и готовы на все ради самого слова «замуж», но она-то хорошо понимала: если я не хочу иметь с ним дело даже один раз, то глупо с его стороны рассчитывать, что я захочу иметь то же самое всю жизнь. Даже, допустим, если я так глупа, чтобы ему поверить… А еще утверждают, что это женщины не умеют связно мыслить! Короче, очень быстро Ульв убедился, что Сэла не дурочка, а поскольку и сам был парнем неглупым, сразу оставил ее в покое. И никто не умер, все остались живы и здоровы. А теперь обычное, довольно-таки пошлое дело вдруг привело к погребению и песням над «славным курганом».
– После того как умер достойный, мы сожалеем, что остаемся в живых… [3]
И с тем остров Туаль похоронил своего прежнего военного вождя. Кто станет новым, пока не было ясно. На свежем кургане начался поминальный пир: пели сказания о доблестной гибели героев прошлого, нынешние герои состязались в воинском искусстве, фрия Эрхина щедрой рукой раздавала награды.
Туалы упивались своей скорбью, но Сэла еще много дней чувствовала себя неуютно. Особенно помня о том, что сама чуть было не оказалась под тем же курганом.
Застывшее лицо Брана тоже ей не нравилось. Он старался на нее не глядеть, но иной раз его взгляд будто бы против воли на нее падал, и тогда в нем, как искра под пеплом, вспыхивал странный, мучительный огонь. Похоже, он всерьез решил, что всю оставшуюся жизнь обязан ее ненавидеть, и первый от этого мучился. И это, как еще одно нелепое следствие нелепых домогательств Ниамора, причиняло Сэле большую досаду. Теперь, когда признания в любви бесповоротно закончились, ей стало казаться, что все было не так уж плохо. В конце концов, Бран не из последних парней на Туале. И уж конечно, не в пример лучше родителя! Внезапно освободившись от черной тучи Ниаморовой славы, всю жизнь его заслонявшей, Бран вдруг как-то ожесточился и решительно полез вверх, с гораздо большим упорством добиваясь лучшего места за столом.
Но фрия Эрхина, похоже, теперь уже думала не о Бране.
– А ты раньше знала этого, как его, Коля? Ну, того бывшего раба? – как-то спросила она Сэлу. – Не может быть, чтобы он кинулся выручать незнакомую женщину.
– Я видела его два раза, – ответила Сэла. Поскольку обе их здешние беседы проходили на глазах у множества народа, скрывать их было бессмысленно и даже неосторожно.
– Когда же ты успела? – Эрхина спрашивала небрежно, но настойчиво, и видно было, что виновник происшествия вызвал в ней нешуточное любопытство.
– Один раз у меня сломалась застежка, я отдала ее в мастерскую чинить, и он принес мне ее обратно. А второй раз на Празднике Птиц. Он сам ко мне подошел.
– И о чем же вы говорили?
– О тебе, фрия, – честно ответила Сэла, но дальше пришлось задействовать воображение. – Спрашивал, кто я такая, как попала к тебе, близко ли я к тебе нахожусь, что делаю при тебе… Говорил, что я очень счастливая, что вижу фрию каждый день и сижу возле ее ног…
– Ну, наверное, он видел меня мельком и тоже влюбился! – Эрхина рассмеялась. Любовь раба казалась ей смешна, но вовсе не неприятна. – Он этого не говорил?
– Это было бы с его стороны непростительной дерзостью! – не без язвительности ответила Сэла.
– А он тебе не говорил, какого он рода?
– Нет.
– Не может быть, чтобы он родился рабом. Маормор Тальмарх говорил, что он, видимо, умеет драться как настоящий воин. Говорил, что свернуть шею не кому-нибудь, а Ниамору, мог только человек, обладающий настоящей силой и выучкой. Ниамор ведь не цыпленок! А кузнецы говорят, что он часто боролся с другими рабами для забавы и всегда всех одолевал, но никого ни разу не покалечил. Для этого тоже нужно большое умение.
«А ты, однако, потрудилась, чтобы все это выведать!» – отметила про себя Сэла, а вслух пылко воскликнула:
– Какого бы рода он ни был! Я не желаю его видеть, никогда!
– Вот как? – Эрхина оживилась и даже как будто обрадовалась. – Почему же?
– Потому что… потому что… – словно спохватившись, Сэла тянула с ответом и жалела, что не умеет краснеть по необходимости. – Потому что теперь… Потому что из-за него Бран сын Ниамора будет всю жизнь считать меня своим врагом!
– Ах, Бран! – Лицо Эрхины немного изменилось. – Нельзя сказать, чтобы он тебя возненавидел. Я ведь предлагала ему… Словом, он же не захотел…
О чудо! Фрия Эрхина впервые в жизни смутилась, поглядев в глаза несостоявшейся жертве. Глядя на нее в упор, Сэла ждала, как фрия закончит, но та – второе чудо – отвела глаза под взглядом собственной рабыни.
– Возможно, он не посчитал меня достойной! – окончила вместо нее Сэла, и нечаянно ответ ее прозвучал скорее издевательски, чем печально.
– Возможно! – Эрхина наконец справилась и приняла насмешливый вид. – Но теперь, конечно, едва ли ему еще придет в голову…
«Воображать себя влюбленным в рабыню», – слышалось в ее умолчании. Как видно, Эрхина замечала за ней и Браном больше, чем говорила.
Сама Сэла, таким образом, получила дозволение остаться в живых, но за Торварда она не была спокойна. А вдруг найдется какой-нибудь мститель за Ниамора и тайком сведет счеты с убийцей где-нибудь на заднем дворе? Каждый раз, когда в Доме Четырех Копий раздавались громкие голоса, она холодела, ожидая известия, что «тот убийца лежит с перерезанным горлом». Однако каждый раз, когда о нем заходила речь, она принимала враждебный вид. Это и помогло: дней через пять Эрхина распорядилась перевести бывшего раба из кузницы в дом. Теперь в его обязанности входило носить дрова на очаги, поддерживать огонь и выгребать старую золу, и из-за близости к фрии такая работа считалась гораздо более почетной. Бран, вынужденный теперь каждый день его видеть, мрачнел еще сильнее, а Эрхине доставляло удовольствие смотреть, как он мучается, разрываясь между любовью к ней и памятью об отце, которого здесь так легко забыли. Ни единым словом она пока Торварда не удостаивала, но ее мнимо рассеянный взгляд нередко следил за ним, когда он появлялся у очага.
Так прошло больше чем полмесяца. Однажды утром, когда Сэла сидела на ступеньке трона и лениво ковыряла иголкой какую-то вышивку (ее учили искусству вышивать, которым славились женщины Туаля, Эриу и Зеленых островов, но Сэла, равнодушная к рукоделию, оказалась неспособной ученицей), как вдруг из спального покоя вышла Эрхина в сопровождении нескольких женщин и мимоходом поманила ее:
– Пойдем посидим на валу! В такой отличный день глупо томиться в душном доме!
Сэла послушно встала, сложила вышивку и пошла за фрией. На валу расстелили пышные цветные ковры, фрия Эрхина уселась, вокруг нее разместились женщины. Певец с арфой на коленях устроился чуть поодаль и запел сладкую песню о Стране Женщин, где довелось однажды побывать древнему герою по имени Бран:
