признаваться в этом было ни к чему. – Мы мороза не боимся, зато сколько добрых людей повстречаю!
И он улыбнулся троим суровым сежанам, как будто действительно ехал сквозь снега и метели за сотни верст только ради того, чтобы с ними познакомиться.
И как ни хорошо они знали, что это неправда и нужны ему их соболя и меды, – против воли хотелось верить.
Тем временем кмети уже начали готовить ужин. В нескольких корытах, позаимствованных у хозяек, со двора вносили разрубленную на куски оленью тушу. Кравчий с помощником отрезал по куску и выдавал каждому его долю, а там уж кмети сами пристраивали мясо над огнем, обжаривали на углях или на двух сковородках, возле которых распоряжался опять-таки кравчий.
Зимобор пригласил и троих сежан присоединиться к ним. Тем явно хотелось уйти и устроиться на ночлег у кого-нибудь из местных приятелей или родичей (а такие несомненно должны были быть, поскольку все соседские поселения постоянно обмениваются невестами). Как выяснилось, у Леженя и впрямь дочь жила тут замужем, а ее деверь и предупредил Заломы, каких неприятных гостей им вскоре, вероятно, придется принимать.
– У нас мужики говорили – снимемся с места, да уйдем, пересидим в лесу, не околеем за пару дней, – рассказывал разговорившийся Лежень. – А другие им в ответ: куда зимой на снег, да в такой мороз, да лучше мы добро попрячем. Только, говорят, иные уже прятали – нашли ведь…
– Нашли. – Зимобор кивнул в ответ на его вздох. – Мы находчивые.
– А мы, княже, живем по обычаю, по правде! – добавил Хотила. – Мы не зайцы серые, чтобы в лесу прятаться, не мыши амбарные, чтобы по норам зернышки хоронить. Докажи нам твою правду – сами дадим. А если нет твоей правды – боги с нами и нас не выдадут!
– Завтра и докажу! – Зимобор кивнул.
А про себя подумал, что если к его словам сежане окажутся глухи, то язык острого железа понимают все. Здесь вроде народ не глупый, если судить по этим троим. Должны понять.
– Э, накликал! – Яробуд тем временем толкнул старшего брата в бок. – Вона бежит, тать в серой шубейке!
Прямо перед очагом пробежала мышка, нагло, у всех на глазах, куснула брошенную кость и юркнула под лавку. Кмети засмеялись, засвистели, кто-то бросил вслед серой разбойнице башмаком, который сушился у огня. Башмак оказался чужим, и возле очага немедленно вспыхнула потасовка насчет «ты чего моими башмаками кидаешься, бобер тупорылый, а вот я сейчас твоими кину! Пошел в свою хатку, животное!»
– Много мышей у вас, – сказал Зимобор. – Вчера у Черняка были, не помню, как село зовется…
– Если Черняк, то это Ручейки, – подсказал Яробуд. – Бабка наша оттуда родом.
– Мышей там вообще пропасть. Чуть все зерно не поели. У вас тут кошек, что ли, нет?
– А ты не слышал ночью кошки? – Хотила вдруг повернулся к нему и даже наклонился, опираясь руками о колени, так интересовал его заданный вопрос.
– Кошки ночью? – Зимобор удивился.
– Была кошка, – раньше него вспомнил Радоня. – Была, сволочь голосистая. Орала всю ночь, да так гадко, будто из нее живьем жилы тянули, ни сна, ни покоя, вся голова наутро трещала.
Сежане переглянулись, и по лицам их было видно, что они все прекрасно поняли.
– Ну-ка, о чем речь? – Зимобор пристально глянул в лицо Хотиле.
– Еще услышишь, княже, – сдержанно ответил тот. – И про мышей, и про кошек…
– Нет, ты уж сделай милость, сейчас мне расскажи, – настойчиво попросил Зимобор. – А то ведь я любопытный, всю ночь буду ворочаться, не засну.
– Не надо, княже, такие разговоры на ночь разговаривать! – поддержал брата Лежень.
– Не-ет! – протянул Зимобор. – Я-то знаю: если какие разговоры на ночь не вести, то до утра и не дожить можно, правда ведь?
По лицам сежан было видно, что он попал недалеко от истины.
– Ну, телитесь, отцы, не мучьте мою душу! – предложил Зимобор. – Или я совсем тупой, или вас эти кошки-мышки тоже достали по самое не могу, вяз червленый им в ухо!
– Есть у нас тут один… – неохотно пробурчал Хотила.
– Ну, ну! – подбадривал его Зимобор.
– Ведун у нас живет. Завтра увидишь его в святилище.
– Только он сам не из святилища, а отдельно живет, за леском у него двор, – поспешно вставил Яробуд, как будто боялся, что смоляне плохо подумают об их гнездовом святилище.
– Паморок его зовут, – добавил Лежень и покосился на старшего брата: не зря ли я это сказал?
– Паморок, – подтвердил Хотила, что, дескать, податься некуда. – Балуется он с этим…
– С чем – с этим?
– Да вот, что ты видел. Мышей насылает. Если не угодит ему кто – пришлет целую прорву, весь амбар за ночь вынесут, одно дерьмо оставят, тьфу, прости Род! – Хотила на всякий случай привстал и поклонился столбу. При тесных родственных связях окрестных сел каждый чур был в какой-то степени своим любому жителю гнезда.
– Кошку опять же присылает, – добавил Лежень. – Кошка не простая у него. И видел-то ее мало кто, так, мелькнет что-то черное в окошке. Зато как ночь, сама в село идет, сядет под окном да мяучит, да так тошно и жалобно – прямо ножом по сердцу. И кто ее слышит, тот наутро непременно заболеет чем. А видеть – не видели, только если выйдешь вдруг, тень мелькнет, и все, будто не было.
– А ведуна-то самого видели? – спросил Зимобор.
– Как не видеть!
– Чего его видеть-то, кому надо, тот зайдет. За лесочком живет-то.
– Так за чем же дело стало? – не понял Зимобор. – Не пробовали его взять да мышиным дерьмом покормить, раз он до чужого зерна такой жадный? А потом в мешок с кошками сунуть да в реку? Я не пробовал, но люди говорят, от таких шалунов хорошо помогает.
– Тронешь его! – Хотила нахмурился. – Ведь пожрут мыши весь припас, а нам как жить?
– Его уже били! – опять вставил Яробуд. – И камнями, и топорами – уходит сквозь землю, упырь проклятый! Он ведь всегда такой был. Еще молодой когда, ходил всегда, как туча черная, не улыбнется, не поговорит ни с кем. Девки от него шарахались. Он ведь тоже к Углянке сватался, да она…
– Молчи! – Лежень выразительно толкнул слишком болтливого младшего брата.
– Что за Углянка такая? – Любопытный князь уже вцепился в новое имя. – Ваша местная Лада? Хороша? И что с ней?
– Жена моя вторая была, – неохотно и сурово ответил Хотила. – Шесть лет тому. Выросла девка у Нездрава в Глушичах, всем невестам невеста. Я посватался, да и Паморок, рожа темная и глаз дурной, тоже посватался. Она за меня пошла, конечно. Сына родила. А Паморок тогда с горя и ушел к Хитровану жить да науку его перенимать. Хитрован-то уж лет пять себе тогда приемыша искал, чтобы обучить всему и силу передать. Да никто не хотел идти. У него тоже дурной глаз был, у Хитрована.
– А как Хитрован помер, с тех пор у нас Паморок ворожить стал, – торопливо продолжил Яробуд. – Каждому ведуну ведь одно какое-то дело лучше всех прочих дается, вот у нас Паморок мышей стал заклинать. Захочет – пришлет, захочет – уберет. С таким войском нам и князей не надо!
Он запнулся и пожалел о том, что брякнул не подумавши.
– А Углянка что? – спросил Зимобор, вместо того чтобы гневаться. – Жена твоя то есть?
– Пропала Углянка, – мрачно ответил Хотила, не глядя на него. – Ночью из дому пропала. Дом заперт, двор заперт, собаки не шелохнулись. И ведь в чем ушла-то – вся одежа и обувка на месте осталась. До рубашки. Спать ложилась в рубашке, а утром – рубашка есть, а ее нет.
Все помолчали, только кмети гудели о своем, кому уже не была слышна беседа князя с сежанами.
– Мальцу шестой год пошел, вовсю по двору бегает, а где его мамка, никто не ведает, – добавил Лежень.
– А ведь самое дело для колдуна – с лежанки бабу украсть, да прямо без башмаков! – заметил Ранослав. – А, княже? Может, пойдем утопим этого баловника? Или расспросим как следует: куда, мол, бабу чужую девал?
– Не смейся, видишь, горе у человека! – осудил его Корочун.
– Да, дела, вяз червленый в ухо! – согласился Зимобор. – Что, Хотила, жалко жену?
