точеным маленьким носиком и ясными голубыми глазами в окружении длинных черных ресниц. На груди ее сверкало под лучами солнца ожерелье из синих стеклянных бус с тремя слепящими шариками хрусталя посередине. В руках девушка держала пестрый пышный венок.
– А, Светлава, добрый день тебе! – Светловой узнал ее и улыбнулся. Это была внучка ведуньи- травницы, жившей в тереме княгини Жизнеславы.
– Что ты невесел? – повторила Светлава. – Князю нельзя в велик-день печалиться, а не то весь год печальным будет! Ну-ка, раз пришел к Ладиной роще, изволь веселым быть, а не то богини разгневаются!
– Да, милость богинь мне больше всех нужна! – со вздохом согласился Светловой. – Вот что, голубка белая! – Он снял с пальца золотой перстень с голубым глазком бирюзы. – Сделай милость – завей и за меня венок и подари Ладе и Леле мой перстень.
– С радостью сделаю, княжич! – Светлава взяла у него перстень. – Верь мне – богини тебе помогут!
Девушка убежала в рощу, а Светловой долго провожал ее глазами. Внучка ведуньи была очень хороша – через год, как войдет в возраст, женихи из-за нее передерутся. Но ее юная красота не трогала его. В глазах каждой девушки он видел слабый отблеск красоты Белосветы, каждая казалась чем-то похожа на нее, но насколько же она прекраснее всех!
Наконец приблизился вечер. Парни разложили над берегом длинную цепочку костров, и стало видно, что уже опускаются сумерки. По всей длинной луговине под Ладиной горой завертелись хороводы, затеялись игры. Все вокруг двигалось, бегало, плясало, смеялось.
Сумерки сгущались, и ожидание стало нестерпимым. Теперь каждый отзвук задорного девичьего смеха отзывался в душе Светловоя, отдавался горячей дрожью в каждой жилке. Не в силах сдержать нетерпение, он вертел головой, оглядывался на каждый девичий силуэт, пробегающий мимо; ему все казалось, что он может не заметить Белосвету, пропустить, опоздать, навек потерять свое счастье. Каждый выкрик, казалось, звал именно его, но все это было не то.
Его кмети уже давно бегали с девушками, прыгали в хороводах, играли в горелки. Звали и его, но он отказывался, боясь увлечься и пропустить Белосвету. Ведь она обещала, она должна прийти! Должна хоть на миг показаться!
пели где-то рядом, и в ушах у Светловоя отдавалось: «Поди, поди, поди…». Дразнящие голоса девушек раскатывались с хрустальным звоном по близкому березняку, и белые деревца из мягких сумерек подхватывали призыв десятком чарующих голосов. Их слышал не один Светловой: парни и девушки с веселым испугом и любопытством оглядывались на рощу. Светлые берегини, дочери Дажьбога, пришли на землю, привлеченные песнями и жертвами. С ними придут и долгожданное тепло, и долгие солнечные дни, и дожди, необходимые для роста и цветения всему живому.
Из прозрачной тьмы рядом со Светловоем выскочила легкая и стройная девичья фигура, возложила ему на голову душистый венок, пышный, но уже немного обтрепанный за вечер. Светловой не столько узнал, сколько угадал Светлаву. Вскинув голову, он сдвинул венок повыше на лоб, чтобы не мешал смотреть, а девушка уже бежала прочь, призывая догнать и вернуть венок. Вскочив, Светловой побежал за девушкой, провожаемый веселыми криками и девичьими визгами. Если княжеский сын останется грустить один, то какое же веселье всему племени?
Светлава летела над темной травой, не перебирая даже ногами, иногда оглядывалась и смеялась. Мимо мелькнули первые белые стволы, березовая ветка мягко хлестнула Светловоя по лицу. Они оказались в Ладиной роще. Светлава бежала к вершине, к святилищу, княжич поднимался следом за ней по склону холма все выше, выше, и у него захватывало дух, словно они поднимались прямо в воздух. Легкая девичья тень впереди то казалась совсем близкой, то снова отдалялась, девушка то пряталась за стволами берез, почти сливаясь с ними в своей белой рубахе, то снова давала себя увидеть, дразня Светловоя смехом и маня все дальше за собой.
Впереди мелькнул светлым пятном белый валун ограды святилища, похожий на лежащего быка. Светловой едва не потерял девушку из виду, едва успел заметить, что она бросилась к валуну, прижалась к нему, на мгновение слилась с его гладким белым боком. Он устремился за ней, уже протянул руки, и вдруг она повернулась и оперлась спиной о камень.
Слегка задыхаясь, не столько от бега, сколько от волнения, Светловой приблизился к ней, снял с головы венок и, держа на ладонях, подал его девушке. При этом требовалось что-то сказать, потребовать поцелуя для выкупа, но Светловой не мог собраться с мыслями.
Девушка подняла голову, и Светловой ахнул. Вместо Светлавы на него смотрела Белосвета. Перед ним было ее прекрасное лицо, и он отчетливо видел каждую его черточку, несмотря на густые сумерки. Те же золотистые волосы, окутавшие весь стан девушки до колен, тот же свет в глазах. Светловой застыл, оглушенный счастьем, придавленный им, как болью или огнем, сердце его разрывалось, не в силах вместить этого счастья. В этот миг он хотел только одного – вечно стоять возле нее и смотреть ей в лицо.
– Спасибо тебе за подарок, – мягко сказала Белосвета и взяла венок у него из рук.
Светловой не помнил о венке, забыл, что держит его на ладонях, но нежные руки Белосветы коснулись его рук, и он вздрогнул. По всему его телу разливалось блаженство, словно вместо крови его жилы полнились молоком и медом.
Белосвета надела венок себе на голову, и примятые, привядшие головки колокольчиков и бело-розовой кашки вдруг сами собой приподнялись, оправились, словно на них брызнула живительная роса с лебединого крыла берегини.
– Что же молчишь – или не ждал? – с улыбкой спросила девушка. – Я ведь обещала тебе, что на Ярилин день свидимся.
Сейчас она казалась еще прекраснее, чем в их первую встречу. Ее беспокойство и переменчивость, тревожившие его тогда, теперь исчезли. Весь облик Белосветы налился новыми, еще более яркими красками, дышал теплом и нежностью, в ней сиял новый свет, ясный и чистый. Теперь она походила на реку, в которой весеннее тепло растопило остатки льда и прогрело воду до самого дна.
– Я ждал, – еле сумел выговорить Светловой. Он хотел бы высказать ей все – и свою тоску в ожидании, и свою радость встречи, но не мог, слова не приходили и язык его не слушался. – Я так ждал…
– И я ждала! – отвечала Белосвета, и от нежной прелести ее лица у Светловоя кружилась голова. Теперь он понимал, что значит «ослепительная красота». Именно так была красива Белосвета – глаза хотели плакать слезами восторга, но не отрываться от ее лица никогда. – Ждала, когда снова тебя увижу. Никогда я таких, как ты, не встречала.
– И я не встречал… – пробормотал Светловой.
Он почти сердился на себя, что стал вдруг таким глупым и неловким, боялся, что она не поймет, какое счастье для него видеть ее. Но Белосвета смотрела на него с такой лаской, что он верил – она все понимает.
– Встречал, – сказала она, немного склоняя голову к плечу. – Ты меня каждую весну встречал, только не видел. От Медвежьего велика-дня до самой Купалы я вокруг тебя ходила, только ты не замечал.
– Замечал, – сказал Светловой.
Теперь ему казалось, что каждую весну в последние годы, лет с четырнадцати, в нем просыпалось это сладкое и тревожное чувство. Просто раньше Белосвета не показывала ему своего лица, и он не знал, что было причиной этому неясному чувству счастья.
– Ты меня видел, – говорила она. В глазах ее светилось нежное томление, и Светловой едва стоял на ногах от волнения. – Я на тебя смотрела много-много раз… из чужих глаз… Я тебя видела, и ты меня видел. Только имени мне не давал. Ты меня любил, только сам этого не знал.
– Я знал… Теперь знаю! Одну тебя я всегда любил и одну тебя всегда любить буду!
– Да! – нежно и горячо выдохнула Белосвета, словно в этом заключалась ее заветная мечта. – Люби меня! Люби меня одну, тогда и я тебя любить буду!
– Будешь? – не помня себя, воскликнул Светловой и хотел обнять Белосвету, не сразу решился, но все же взял ее за плечи так бережно, словно боялся помять цветок. Он почти не чувствовал своих рук, но так хорошо ему не было никогда.
– Я вечно буду любить тебя! – шептала Белосвета, приблизив к нему лицо. Светловой видел только ее
