позволит проснуться. Наблюдая за ней сквозь полуопущенные ресницы, Смеяна радовалась: полудянка и здесь не обманула, кикиморе понравилось угощение.
Покончив с пирожком, подпольная жительница длинным узким языком вылизала всю сметану дочиста и бросила блюдце на пол; оно покатилось по доскам, а кикимора, вытирая ручки о колени, уже подхватила веретено и живенько принялась за работу. Смеяна дивилась ее проворству: тонкие пальчики ловко выхватывали из пучка кудели именно столько, сколько нужно, нитка сама бежала на веретено. И кто ее только учил? Сама Смеяна с детства не любила зиму, которую приходилось проводить за прялкой. Для нее было сущим наказанием целый вечер сидеть неподвижно, вытягивать кудель и скручивать нитку: то глупые пальцы захватят слишком большой клок и нитка выходит толстая и кривая, то слишком мало и нитка рвется; веретено у нее никак не хотело вертеться и заваливалось набок. Вон, у Верёны веретено, как живое и умное, само пляшет под опущенной рукой, едва касаясь пола нижним концом, на который надет пряслень, даже подпрыгивает от усердия и толстеет на глазах. А на глиняном колечке, крашенном в красный цвет, красивыми буквами процарапано: «Верёнин пряслень». Его прошлой зимой подарил Верёне Заревник. Смеяне-то никто не дарил таких многообещающих подарков!
– Что смотришь? – вдруг скрипнула тоненьким голоском кикимора. Смеяна вздрогнула от неожиданности. – Я тебя-то вижу!
Не прерывая работы, кикимора захихикала, потерла коленки одна об другую, скосив темные блестящие глазки в сторону Смеяны.
– Вижу, вижу! – хихикала кикимора. – Будет тебе спать, успеешь! Зима-то еще долгая! Иди-ка сюда!
Полудянка ничего не говорила Смеяне о том, можно ли разговаривать с кикиморой и подходить к ней. Но даже если бы она запретила это, Смеяна едва ли смогла бы удержаться: она совсем не боялась подпольной жительницы и ее переполняло любопытство. Осторожно, чтобы не потревожить сестер, Смеяна выползла с лежанки, сунула ноги в поршни и подошла к кикиморе.
– Садись-ка. – Кикимора подвинулась на лавке, и Смеяна села, не сводя с нее глаз.
Теперь она разглядела, что на кикиморе надета маленькая, замаранная и обтрепанная рубашонка одной из младших Добрениных внучек, пропавшая еще летом. «Кикиморы, что ли, унесли?» – бранилась хозяйка, шаря по всем углам в поисках пропажи. И в самом деле, кикиморы.
– Кто же тебя научил меня угостить? – любопытно округляя глаза, проскрипела кикимора.
– Полудянка, – шепнула Смеяна и на всякий случай окинула взглядом спящую родню.
Она боялась, как бы кто-нибудь не проснулся и не увидел ее беседующей с кикиморой. И так-то до сих пор зовут оборотнем, а тогда и вовсе в нечисть определят!
– Полудянка? – Подпольная пряха удивилась, усмешка пропала с ее личика, рот приоткрылся. – С чего это она взялась нерадивых девок наставлять?
– Она мне все лето помогала! – Смеяна улыбнулась, вспомнив румяную Полуденную Деву. За прошедшие месяцы она привыкла к своей удивительной подруге и теперь, проводив ее в Надвечный Мир на долгий зимний сон, скучала. – И сено ворошила за меня, и полола, и жала, и лен дергала. А потом, как спать на зиму собралась, рассказала про тебя.
– Как же ты ее заставила себе служить? – еще больше удивилась кикимора. Ее мышиный глазок косился на Смеяну, а пальчики работали так же проворно и точно.
– А я ее переплясала, – просто ответила Смеяна. Она давно привыкла к своему «подвигу», и он казался ей самым обыденным делом.
– Ой, Середа-Пятница! Батюшка Домовой, дядюшка-Овинник! – забормотала кикимора, опасливо глянула на Смеяну, даже отодвинулась подальше.
А нить еще быстрее заструилась в ее тонких пальчиках, веретено стало подпрыгивать, застучало нижним концом об пол. Это выглядело так забавно, что Смеяна фыркнула, закрыла рот кулаком.
– Да ты не бойся! – сдерживая смех, сказала Смеяна. – Я тебя не обижу. Буду тебе каждый вечер сметану ставить, а ты приходи прясть!
– Ой, ой! – заныла вдруг кикимора. Ее морщинистое личико скривилось, она затрясла нечесаной головой, не прерывая, однако, работы. – За что мне такая напасть? Ведь Макошина Неделя на носу – самая работа начинается! Ой, рученьки мои бедные! Ой, ноженьки мои усталые! Весь век мне сидеть, долги нитки водить, а всех не переводить! Ой, Середа-Пятница!
Смеяна снова фыркнула, но тут же почувствовала укол совести: ведь ей самой точно так же не хотелось сидеть всю зиму за прялкой.
– Давай хоть пополам! – взмолилась кикимора. – Ты веретено, и я веретено. Идет?
– Я не умею! – отмахнулась Смеяна. – У тебя-то вон как ловко получается! А мне браться – только кудель портить.
Кикимора ловко бросила в лукошко полное веретено, схватила другое, пустое, и быстро надела пряслень на его нижний конец.
– А я тебя научу! – торопливо пискнула она.
И раньше чем Смеяна успела возразить, веретено само собой скакнуло ей в руку.
– Начинай! – велела кикимора, а сама спрыгнула на пол и встала напротив Смеяны.
Пальчики кикиморы двигались, как будто она пряла невидимую нить. И Смеяна вдруг ощутила, что нить, как живая, сам поползла из кудели к ней в пальцы, и она скорее подхватила ее, пока не запуталась. А кикимора тоненько запела, притоптывая, приплясывая и прихлопывая в лад:
Смеяна только успевала поворачивать голову от кудели к веретену: нитка, тонкая, ровная и крепкая, бежала через ее пальцы сама по себе, повинуясь иной силе – силе самой Макоши. Смеяна ахнула, потом тихо засмеялась от радости. А кикимора хихикала, припрыгивала, хлопала ладошками, вся ее фигурка ходила ходуном, нечесаные космы тряслись и ерошились, как будто жили своей отдельной жизнью.
Вдруг на дворе возле задвинутой оконной заслонки раздался шорох, неясный звук шагов. Кикимора смолкла, нитка побежала медленнее. Смеяна повернулась к окошку, прислушиваясь. В заслонку тихо стукнули.
– Полуночник! – шепнула кикимора. Резво соскочив с лавки, она подбежала к окошку, подпрыгнула, смешно вытянула шею, стараясь достать до щелочки, потом догадалась и ловко вскочила на ларь, припала глазом к щелке. – Прошел! – шепнула она, обернувшись к Смеяне. – У вас все ли дети спят? – Она хихикнула, подмигнула, и у Смеяны дрожь пробежала по спине. – А то – того, унесет!
Кикимора облизнулась, Смеяне вдруг стало противно. Она положила веретено на лавку.
– Хватит, – сказала она. – За полночь – уже пятница. Больше нельзя.
– Ну-у-у! – обиженно заныла кикимора. – Еще немножко! Так славно стало выходить! А ты…
– Хватит! – непреклонно сказала Смеяна. Уговоры кикиморы подтвердили: нечисти, даже мелкой и домашней, нельзя доверять. – Послезавтра приходи.
– Ну, послезавтра… – начала кикимора. И вдруг личико ее изменилось, на нем отразился испуг. – Туши скорее! – пискнула она. Смеяна еще не успела сообразить, а кикимора уже подскочила к светцу, подпрыгнула и задула огонек. – Она идет!
– Кто? – шепнула Смеяна и тут же сама догадалась кто.
Кикимора замерла рядом с ней в темноте, а может, и вовсе спряталась. Смеяна сидела на лавке, не шевелясь, сложив руки на коленях и не прикасаясь к веретену или нити. Она ничего не видела и не слышала, но всем существом ощущала, как колеблется Синяя Межа, как из глубин Надвечного Мира приближается величавое могучее существо – сама Мать Макошь. Смеяна затаила дыхание, желая стать невидимой, неслышной, даже закрыла глаза. Но и так она ощущала строгий, испытующий взгляд, проникающий в каждую щелочку. Мать Всего Сущего проверяла, не нарушает ли кто ее запретов, не работают ли в неурочный час. И Смеяна была благодарна Полуночнику, вовремя предупредившему их о наступлении пятницы.
Макошь прошла, и стало легче дышать. Смертному нелегко выносить близость божеств, и не всякому удается сохранить разум после встречи с ними.
