долгого пути: она в Чуроборе, в доме князя Огнеяра, рядом с его женой-берегиней, которую в Прямичеве путали с пропавшей богиней Лелей. Все не то, оказались обманом все их прежние знания и намерения; не надо никому биться с князем Огнеяром за пропавшую весну. Но Веселка не была разочарована: в ней поселилась убежденность, что здесь, у Огнеяра и княгини Милавы, она узнает настоящую правду. Узнает, зачем шла сюда через снега, леса и реки, через Явь и Правь; узнает, зачем родилась на свет…
– Откуда же ты взялась? – ласково расспрашивала княгиня, с дружелюбным любопытством рассматривая ее лицо, руки, косу, словно искала что-то скрытое, недоступное первому взгляду. – Кто ты?
– Веселка…
Собравшись с воспоминаниями, Веселка принялась рассказывать ей о себе, о том, как повстречалась с личивинами. Но теперь, не как в день достопамятного объяснения с черноглазым Илойни, ее уже не тянуло смеяться при мысли о том, что ее приняли за Солнцеву Дочь. Все эти события, даже самые волнующие, ей виделись как бы со стороны; казалось, она рассказывает чью-то чужую жизнь, которую она почему-то знает в мелких подробностях, в то время как свою настоящую жизнь она потеряла, забыла… Княгиня задала ей самый, казалось бы, простой вопрос: кто ты? Но именно на этот-то вопрос Веселка сейчас была готова ответить меньше, чем на многие другие.
Она просто рассказывала обо всем, что было с ней в жизни, начиная с самого детства, когда материна сестра, приехав в гости, подарила ей красную ленту, и Веселка навсегда поверила, что будет самой красивой девицей на свете! Ей тогда было всего пять лет. Она рассказывала обо всем, что знала и помнила о себе, уже не пытаясь отличить важное от пустого – и все мелочи, собираясь вместе, вдруг придавали целому новый смысл, для самой Веселки ставший открытием. И то, как ее два года назад впервые выбрали «играть Лелю» на девичьем празднике Лелиного дня, казалось знаком судьбы, которую она должна была понять давным-давно! А не ждать, когда ей об этом скажут личивины, так смешно коверкающие говорлинскую речь.
Княгиня слушала ее, заглядывала ей в глаза, держала ее руку своей белой, прохладной, почти невесомой рукой, не сводила глаз с ее лица. Веселка говорила без умолку, торопясь выложить все и радуясь, что наконец-то ее понимают. С каждым словом ей становилось легче, какие-то потаенные силы все увереннее выступали из глубин. Но и для княгини ее рассказ был как живительный дождь: глаза ее заблестели, бледные прежде щеки зарумянились, а рука за время Веселкиной речи потеплела. Она дышала чаще и легче, будто вышла из духоты на воздух, по всем чертам ее лица разливался новый свет. Она оживала на глазах и уже не казалась такой слабой и печальной, как поначалу.
Рассказывая, Веселка мельком заметила в светло-русых, чуть золотистых косах княгини что-то вроде редкой нити из мелких темных бусинок. Поначалу она не обратила на это внимания, но потом, снова зацепив их взглядом, вдруг заметила, что бусинки из темных и круглых стали неровными, зеленоватыми… что они выросли…
Теперь уже, рассказывая, Веселка глядела то в лицо княгини, то на эти странные бусинки в косах. Рассказ ее уже подходил к концу, когда она вдруг ахнула. В волосах княгини вдруг встал и затрепетал живой, нежный, светло-зеленый березовый листок.
– Что это? – прервав себя на полуслове, Веселка протянула руку к листку, потом отдернула. В косах княгини, там, где ей было привиделись «бусинки», стремительно разворачивались живые березовые почки!
– Это? Это жизнь моя во мне заговорила! – смеясь, ответила княгиня и обняла Веселку. – Жизнь моя! Весна моя! Князя! – Она обернулась к своим девушкам, которые теснились у окна, разглядывая толпу во дворе и прислушиваясь к рассказу Веселки. – Князя сюда!
Князь Огнеяр ступал бесшумно, как зверь, но обе они заранее почувствовали его приближение: княгиня Милава обернулась к двери, и на Веселку повеяло теплом, проникающим сквозь бревенчатые стены хором.
Войдя, он хотел что-то сказать Веселке, но глянул на жену и переменился в лице: такое недоверчивое ликование могло бы поразить человека, который, войдя к безнадежно больному любимому существу, вдруг обнаружил его совершенно здоровым! А на голове княгини уже зеленел настоящий венок из живых березовых листьев. Лицо ее сияло, как солнце, от нее исходили светлые теплые лучи, и при взгляде на нее мерещилась березовая роща в разгар теплого весеннего дня – белая, зеленая, напоенная золотом солнечного света, покрытая сияющим голубым небом, дышащая, поющая, бросающая кружевную тень листвы на густую нагретую солнцем траву… И первое удивление на лице Огнеяра сменилось восторгом; он не отрывал глаз от жены и был так счастлив видеть ее вновь здоровой, с живыми листочками в волосах, исцеленной от зимней тоски, что поначалу даже забыл про Веселку, которая и была причиной этой счастливой перемены. По лицу его расползлась безотчетная ликующая улыбка, открыв два белых волчьих клыка в ряду верхних зубов, но Веселку это жутковатое зрелище вовсе не напугало. Оборотень был так счастлив, что можно было только радоваться вместе с ним.
– Ну, не обманули кудесники! – с веселым облегчением воскликнул он и перевел наконец взгляд на Веселку. – Не обманули, что богиню весны для меня нашли! Как тебя звать-то – Леля, Весна-Красна?
– Веселкой меня звать! – смеясь, ответила она.
– Веселкой… – повторил он и подошел к ней ближе, внимательно вглядываясь в ее лицо.
И она перестала смеяться, заставила себя успокоиться, как перед последним, самым важным испытанием. Березовые листья в волосах княгини уже говорили о многом: только тот, в ком живет дух Надвечной Весны, мог пробудить жизнь в княгине-березке, а значит, из беседы с Солнце-Богом далекий личивинский кудесник, летавший к нему на бубне, вынес гораздо больше истины, чем можно было подумать поначалу. И Огнеяр был уверен, что все это не ошибка и не совпадение. Он хотел лишь понять, как это вышло.
Она говорит, что ее зовут Веселкой, что она купеческая дочь из Прямичева. Несомненно, когда-то, и не так уж давно, это была чистая правда. Потом это постепенно стало не полной правдой, а теперь, похоже, и совсем не правда. Образ девицы из Прямичева как бы двоился в его глазах, по-неземному зорких, складывался из двух совсем разных существ. С одной стороны, сидит на лавке обычная девушка, довольно рослая и стройная, тонкая, с красивой светло-русой косой, с мягкими задорными кудряшками надо лбом и на висках, с белым лицом, с ярким румянцем, с ясными глазами, сияющими, как голубые звезды. Но из-под человеческой оболочки настойчиво рвались наружу яркие лучи надвечного света. Они были как крохотные капельки росы по краю листа – то их и не видно, но упади сюда луч – и роса заиграет, загорится всеми цветами, рассыплет то ярко-огненный, то темно-синий, то зеленый, то звездно-белый блеск… Этим лучом стал его взгляд, стал живущий в сыне Велеса дух божества, основы и опоры мироздания. Под его взглядом облик девушки преобразился, в нем проступила сила и сущность гораздо более высокая, чем человеческая, даже черты лица раскрылись и мягко засияли прелестью раннего весеннего утра… В них ожили свежесть ручья, свободное дыхание земли, впервые вздохнувшей без ледяных и снежных оков, восторг молодой травки, уразумевшей своим крошечным умишком, что теперь расти
– Как ты сюда попала, я знаю, – сказал он. – А куда ты направлялась-то?
– К тебе, княже, – просто ответила Веселка.
– Ко мне? Из Прямичева самого? – Огнеяр удивился. – Зачем?
– Зачем… – Веселке трудно было это объяснить, она сейчас не помнила тех причин, которыми объясняла свое желание пуститься в поход. Да и не причины это были, а так, туман, смутные догадки, что все это «не просто так», и желание делать хоть что-то. – У нас одна ведунья есть… Веверицей зовут… Так она сказала, что ей явилась Вела…
– Что? – Огнеяр вдруг подпрыгнул на месте, и Веселка содрогнулась от неожиданного испуга: казалось, он, как зверь, сейчас бросится на нее. Но Огнеяр остался на месте, только подался вперед, ближе к ней, оперся ладонями о колени и впился в нее горящим взглядом. Багровая искра в глубине его глаз вспыхнула
