Санечка, как считаешь, сжалимся над академиком?
— Братцы, помираю! — простонал Санька.
Вячек расхохотался. И Генка тоже. Остановились.
Сбросили опостылевшие рюкзаки, акваланги. Повалились в густую траву, блаженно вытянулись до сладкого хруста в суставах.
— Все, братцы! Здесь будет город заложен, — сказал Вячек. Он приподнялся и тут же перешел на шепот: — Красотища-то какая, ребята! Да оглянитесь вы, ради бога!
Перед ними лежало удивительной красоты, небольшое, ярко-голубое, почти синее озеро. Оно было правильной формы, будто кто специально воткнул в землю гигантский циркуль и начертил круг.
Опрокинутые вниз макушками сосны плавно покачивались в синеве, и отражение было такое четкое, подробное, что казалось, лес и впрямь растет под водой, вниз головой.
Санька нарубил лапника, навалил его ровным слоем. На лапник поставили палатку, брезентовое дно ее мягко пружинило. Колышки заколотили так, что оттяжки туго звенели.
В просторной, оранжевого цвета полярной палатке был прохладный красноватый полумрак.
Пока Вячек и Санька возились с палаткой, Генка развел костер, подвесил над ним котелок с водой, и скоро запах гречневого концентрата растекся по берегу.
Выкупались, поели и завалились спать.
Санька проснулся от негромкого шепота и некоторое время не мог понять, где он находится. Вокруг было темно, и только где-то справа, внизу, подрагивало красноватое расплывчатое пятно.
Потом память медленно вернулась к нему, и он счастливо заулыбался в темноте.
Он длинно, томительно потянулся, ощутил до последней малой жилочки свое крепкое, натруженное, сладко побаливающее тело и тихо засмеялся.
Ему было так хорошо, так спокойно и радостно, что он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть ненароком редкое это счастливое состояние.
За полотняной стенкой послышался шепот Вячека:
— Пусть поспит еще малость. Ему знаешь как достается на работе? Мне Даша рассказывала. Вкалывает, как вол.
Санька расслышал нежность в этом шепоте, и на него нахлынуло такое острое чувство признательности к друзьям, к этим обормотам Вячеку и Генке, за грубоватостью, язвительностью, иронией которых всегда, с детства еще, прятались верность, внимательность и забота.
Санька удивился такой своей умиленности, засмущался сам перед собой.
«Ишь, нюни распустил, бревно! Этого еще не хватало», — подумал он.
— Ого-го, голубчики, попались! — заорал он вдруг на весь лес. — Небось всю водку втихую без меня вылакали!
— Фу ты, шизофреник, перепугал до смерти, — пробормотал Генка, — чуть котелок в костер из-за тебя не вывернул. Вылезай, засоня, чай пить.
— А водочку?
Санька проворно выполз из палатки, как заправский пьяница, щелкнул себя по кадыку и потер руки.
— Можно и водочки, — сказал Вячек, — только тогда посидишь на берегу. После водочки акваланг не дам.
— Брось, старик! Немножечко. Что ж это за еда у костра, в лесу и без стопки?
— Нет, — отрезал Вячек. — Вот поплаваем, замерзнем, тогда можно. А в воду под газом не пущу. И не канючь, это железно! И ужинать пока не будем.
И Санька смирился. Знал — спорить бесполезно. Да по правде говоря, не больно-то ему и хотелось, так, по традиции — лес, костер, мужское общество, — надо!
Все уже было приготовлено: водонепроницаемые фонари, ружья, акваланги.
Вячек еще раз все проверил, сам приладил за спинами Саньки и Генки тяжелые баллоны со сжатым воздухом.
— Пойдем в один ряд, дистанция друг от друга метров десять, стрелять только перед собой, в стороны ни в коем случае, даже если увидите рыбу, а то подстрелим друг друга, понятно? — Голос у Вячека был строгий.
— Да ладно тебе, в первый раз, что ли? — нетерпеливо ответил Генка.
— В том-то и дело, что не в первый. За тобой я сам приглядывать буду, — пригрозил Вячек.
Генку уже захватил азарт, он нервно переступал обутыми в зеленые ласты ногами, щурился, будто прицеливался.
За границей зыбкого круга света, который отбрасывал костер, простиралась тьма.
И только слева, метрах в трехстах, почти на противоположном берегу озера, тоже горел небольшой костерок, подмигивал из темноты багровым, мерцающим глазом.
Озеро только угадывалось в темноте влажным своим дыханием, чуть слышным плеском мелких пологих волн.
Были полное безветрие и теплынь. Когда глаза, ослепленные костром, отдохнули, увиделось вдруг сразу и озеро, и лес, и желтый песок пляжа. Августовские остатки белых ночей заливали все вокруг жидкими, дрожащими сумерками, и лес проступал все яснее и отчетливей, как на проявляемой фотобумаге.
Но стоило снова взглянуть на костер и обернуться, как все опять прыгало в черноту, скрывалось и только постепенно, будто подкрадываясь, вновь появлялось.
Санька несколько раз проделал это и рассмеялся.
— Ты чего? — спросил Генка.
— Ко мне лес крадется. Сперва отскочит, а потом подкрадывается тихо-тихо — на цыпочках.
— Дите! — буркнул Вячек. — Ты всегда был малость с придурью. Стишки-то пишешь или забросил?
— На провокационные вопросы не отвечаю, — отрезал Санька. — Давай-ка, двинули.
И они пошли к озеру.
Вода была теплая-теплая, какая-то шелковистая, нежная.
Они сполоснули маски, предварительно плюнув в них (для того чтоб не запотевало стекло, верный способ). Потом надели и сразу сделались странными зловещими существами, этакими человекообразными из фантастических рассказов о космических пришельцах — циклопы с выпуклым стеклянным глазом во все лицо.
Санька даже поежился, но засмеяться не сумел, — во рту уже, как кляп, торчал резиновый загубник акваланга.
Они разом нырнули, включили фонари. Вот где был истинный, полный мрак!
Три желтых конуса света с заметным усилием раздвигали его, расталкивали, но этот же свет слепил глаза, и теперь весь мир сузился для каждого, сконцентрировался в узком коридоре света.
В лучах фонарей, как пыль, плясала какая-то озерная микромелочь, медленно, будто дым, подымался потревоженный ластами ил со дна, загипнотизированно застывали мелкие рыбешки. Так и казалось, что им хочется плавником, как ладошкой, прикрыть ослепленные глаза.
Три прозрачных конуса медленно, буравя темноту, двигались вперед.
Но вот справа в луче Генки блеснуло что-то серебристое и большое, как поднос, — здоровенный лещ неподвижно висел в воде, покорно ждал своей участи.
Раздался приглушенный металлический щелчок, рыбина дернулась, пробитая острогой насквозь, стала медленно оседать, дергаться, а в луче света темными спиралями заклубились ленты крови.
Острая охотничья зависть коснулась Санькиного сердца, он чертыхнулся и чуть не хлебнул мутной озерной воды.
И в тот же миг в его собственном луче показалось что-то темное, длинное, веретенообразное.
«Щука!» — мысленно заорал Санька и почувствовал, как затряслись у него от азарта руки.
Он тщательно прицелился и выстрелил. Острога с тупым коротким звуком вонзилась в это «нечто» и... ничего не произошло.
Лихорадочно перебирая леску, Санька стал подтягивать темный предмет.
«Наповал! — ликующе подумал он и тут же от злости чуть не вытолкнул языком загубник.
Это был топляк. Просто кусок дерева, от старости И долгого пребывания в воде сделавшийся гладкий и
