Резко затрещали ломающиеся распорки, противоположная Саньке стена траншеи медленно зашевелилась и неторопливо стала валиться вниз, на людей.
Кто-то страшно, высоким, тонким голосом закричал, и в последний миг перед тем, как упасть грунту, Санька успел заметить, что Зинка и Травкин проворно, как звери в нору, ринулись под трубу, забились в вырытый ими приямок.
И тут же стена траншеи рухнула, погребла их.
Дальше все было несколько нереально. Санька действовал и в то же время как бы видел себя со стороны.
Одна-единственная мысль билась, пульсировала в его мозгу: «Скорее! Скорее! Они могут задохнуться!»
Он успел приказать подвернувшемуся под руку Петьке Моховикову, чтоб бежал звонить в «скорую помощь», и, выхватив у кого-то лопату, прыгнул вниз, на завал.
Он копал яростно, неистово, так что трещали в суставах руки, и так же яростно копали рядом с ним Филимонов, Пашка, Миша и еще несколько человек.
Завал был высотою метра в три. Сверху грунт был рыхлый, но чем глубже вгрызались лопаты, тем он становился плотнее.
Пот заливал Саньке лицо, он задыхался, но копал и копал, как машина. Перед глазами плыл какой-то розовый туман, и толчки крови глухо стучали в ушах.
Издалека он услыхал тревожный вопль сирены «скорой помощи», белый с красными крестами автомобиль подошел к траншее, и тотчас оттуда выскочили двое молодых парней — врач и санитар.
Ни о чем не спрашивая, не снимая своих белоснежных халатов, они спрыгнули вниз, схватили лопаты и так же неистово, как и остальные, стали копать.
Санька не знал, сколько прошло времени, некогда было взглянуть на часы, но ему казалось, что углубляются они необычайно медленно и копают уже очень долго.
«Только бы успеть! Только бы успеть! Скорее! Скорее!»
Наконец показалась труба. Еще несколько десятков взмахов лопатами, и она обнажилась до половины — толстая полутораметровая, глянцевито поблескивающая изолированной поверхностью — труба-спасительница. Только на нее была надежда. Она первая приняла на себя сокрушительный удар грунта, не дрогнула, не просела.
— Теперь осторожно! — крикнул врач. — Не пораньте их лопатами. Останутся четыре человека, остальные уходите.
Взмах лопатой, еще, еще! Осторожно, осторожно, потише!
И вот Санькина лопата наткнулась на обломок доски, он вытащил его и тотчас увидел ногу в брезентовой штанине.
Он поспешно схватил ее и тут же отпустил, потому что увидел — нога как-то неестественно вывернута.
И вдруг все услыхали глухой стон.
Санька, врач, санитар, Филимонов бросились на колени и судорожно стали разгребать землю.
Вот показались края приямка, из-под трубы высунулась рука, медленно сжались и разжались пальцы, и рука бессильно упала.
Врач ухватился за руку, потянул. Грунт зашевелился, и боком из-под трубы показалась Зинка.
Лицо ее было голубоватого цвета — куда и девался знаменитый, во всю щеку, румянец. На лбу красовалась огромная шишка.
Зинка несколько раз глубоко вздохнула и вдруг села, ошалело хлопая ресницами и дико озираясь.
Наконец потускневший взгляд ее прояснился, она оглядела всех и вдруг вскочила, снова полезла под трубу.
— Рехнулась, — с ужасом проговорил Филимонов, но Зинка тут же отозвалась:
— Сам рехнулся! Божьего скорей тащите! Ежели Божьего погубите — всех поубиваю к чертовой матери!
Травкина вынимали со всей возможной осторожностью.
Стало ясно, что у него сломана нога. Лицо Алексея Дмитрича было бело, и на этой белизне резко выступали лиловые губы.
Врач что-то приказал санитару и опрометью бросился из траншеи. Санитар умело и не суетясь стал делать искусственное дыхание.
Вернулся врач, поспешно вытирая грязные руки мокрой марлевой салфеткой. Резко запахло спиртом.
Он проворно отломил головки у двух ампул с желтоватой жидкостью, наполнил шприц.
Санитар обнажил Травкину тонкую жилистую руку, и врач четким движением всадил под кожу иглу.
Сперва медленно-медленно порозовело его лицо, потом дрогнули ресницы, но глаза все не открывались.
Оттолкнув санитара, бросилась рядом с Травкиным на колени Зинка.
Слезы текли по ее лицу, смешивались с землей, размазывались, но она ни на что не обращала внимания.
Она осторожно взяла в руки голову Травкина, поцеловала его в глаз и попросила:
— Очнись, Лексей Митрич! Очнись, милый, — и, обернувшись к Саньке, так же тихо сказала: — не уберегли! Такого человека не уберегли!
Санька вздрогнул, опустил голову, и такая тоска подступила к сердцу, такая боль, будто сердце его кто- то сжал грубой шершавой ладонью.
— Нечего тут истерику разводить, — резко сказал врач. — Он очнется сейчас. А вы, — он ткнул пальцем в Филимонова, — принесите-ка из машины носилки, поможете санитару.
Филимонов поспешно бросился из траншеи.
Травкин открыл глаза.
Взгляд его был вполне осмысленный, будто спал спокойно человек и вдруг проснулся оттого, что уже время, оттого, что выспался. Он спокойно оглядел всех вокруг и слабо улыбнулся. Хотел приподняться, но тут же лицо его исказилось и он застонал.
— Лежите спокойно, голубчик. Все в порядке! Все кончилось хорошо. У вас слегка повреждена нога, потому и больно. Сейчас мы отвезем вас в больницу, — мягко сказал врач и взял пальцами запястье Травкина, стал слушать пульс.
Травкин чуть заметно кивнул головой и снова прикрыл веками глаза.
Принесли носилки, осторожно положили на них Алексея Дмитрича, вынесли наверх к машине.
Только тут Санька увидел, что по обеим сторонам траншеи стоит густая молчаливая толпа и лица у всех серьезные и печальные.
Перед тем как убрали в машину носилки, Алексей Дмитрич слабо поманил к себе рукой Саньку, а когда тот подошел и наклонился к нему, тихо проговорил:
— Все в порядке, Александр Константинович, ни о чем не беспокойся, я живучий. А в том, что случилось, никто не виноват, не казните себя, не надо, дорогой. До свидания.
И Травкина, прекрасного, деликатного человека с нелепым прозвищем Божий Одуванчик, увезли в больницу.
Зинку тоже хотели увезти, но она не далась. Такой подняла крик, что врач послушал, послушал, махнул рукой и отступился. Только помазал ей зеленкой неправдоподобно большую шишку.
— Как только вы трубу головой не проломили? — пошутил он и уехал.
А Зинка стала рассказывать:
— Я как увидела, братцы, стена падает, цап Митрича в охапку и нырнула под трубу. Да ка-ак жахнулась об ее башкой — брызги из глаз и такой гул, будто в колокол билом чугунным вдарили, будто звон на весь Питер. Слыхали?
— Слыхали, слыхали, конечно, слыхали! — смеялись слушатели.
— Ну вот. Засыпало нас. Я перед лицом Митрича норку проложила. Дыши, говорю, Митрич, счас нас отседа выволокут. А он, понимаешь, едрено корень, и тут лыцарь — вы, грит, поудобней устраивайтесь, Зина, шепчет мне, значит, такие слова, а у самого, родимого, нога уже, значит, была сломанная-а-а!
