— Да. Вообще-то я Виктория, но дома — Витя. И в школе.
— Дела! — У капитана азартно загорелись глаза. — Вы пока не признавайтесь. До вечера. Разыграем нашего покровителя искусств. Договорились?
— Договорились! — Вите снова стало хорошо и спокойно. Этот человек, Станислав Сергеевич, удивительно напоминал чем-то папу, хоть внешне они совсем не были похожи. И всё-таки, если приглядеться, похожи — жестами, интонациями, всей повадкой своей. Ей даже показалось, что она когда- то, давным-давно, была уже знакома с этим человеком, просто позабыла об этом и теперь вспоминает. Ей было легко с ним.
— Аркадий Витальевич очень похож на одного моего знакомого сенбернара, — неожиданно для себя сказала Витя.
Капитан нахмурился.
— Говорить о человеке за глаза — дело не больно хорошее, — сказал он.
Витя так покраснела, что лицо её сделалось в цвет свитера. Капитан вдруг улыбнулся.
— Впрочем, сенбернары — одни из самых благороднейших и полезных псов. В Швейцарии они спасают людей, заваленных снежными лавинами. И никогда не бросают людей в беде. Чего не скажешь об иных из человеков.
Последние слова Станислав Сергеевич пробормотал быстро и едва слышно.
Вернулся Аркадий Витальевич — краснолицый, сердитый, с заметно поредевшими усами и бакенбардами. Молча вынул из карманов пёстрые пакетики чуингама.
— Забирайте эту пакость, — сказал он таким тоном, будто его долго и убедительно упрашивали взять жвачку. — Будь у меня дети, порол бы их нещадно за эту подлую штуку. Человек есть венец природы, homo sapiens, а не жвачное животное корова.
Он покосился на Витю, но та независимо вздёрнула решительный свой нос и назло соседу засунула в рот ещё пластинку, хотя жевать уже не хотелось и здорово болели скулы. После этого, решив, что отстояла своё священное право на самостоятельность, Витя встала и вышла в коридор. Да как прилипла к окошку, что напротив купе, так и простояла там до вечера.
Краем уха она слышала сквозь растворённую дверь разговоры соседей, поняла, что капитан сдал в Архангельске свой лесовоз другому капитану, а сам едет в двухмесячный отпуск в тот самый город, что и она. Слышала, что Аркадий Витальевич — свободный художник, реставратор и коллекционер, едет в Южную Россию поискать по хуторам и станицам редкие иконки, старинную утварь, скифские вещицы.
«Жуликоватый он какой-то, даром что похож на благородного сенбернара», — мельком подумала она и тут же снова отвлеклась. Её звали обедать, но она рассеянно отказалась. Всё глядела и глядела на мелькающие в окне перелески, деревушки; на белоголовых пастушат, отважно стоящих среди рогатых приземистых коров. Пастушата махали вслед поезду, и Витя им махала. Глядела на спокойные извилистые реки, на просмолённые челны и задумчивых рыбаков. Жадно вглядывалась в диковинные и замысловатые сооружения вдали — густо дымящие, выбрасывающие из бурых высоких труб рыжие, как лисьи хвосты, языки пламени. Глядела, глядела — и не могла наглядеться, и всё дивилась, какая же она огромная, необъятная и разная — её Родина, малая толика которой мелькала перед ней, А потом — вдруг, неожиданно — так захотелось есть, что ноги задрожали и ослабели. Она вошла в купе, лихорадочно вынула из рюкзака кусок докторской колбасы и батон, которые припасла в дорогу, но тут и Аркадий Витальевич и Станислав Сергеевич решительно вмешались и стали кормить её разными вкусностями. А поев, Витя вдруг обнаружила, что кто-то незаметно смазал ей мёдом веки и они слипаются и не хотят разлипаться.
— Ну, а теперь спать, Витя, спать, — скомандовал капитан, — столько впечатлений за один день человек выдержать не может. Придётся нам выйти, Аркадий Витальевич.
— Зачем? — искренне изумился сенбернар.
— Как это зачем? — спокойно ответил капитан. — Девочке необходимо приготовиться ко сну.
Трубка выпала из раскрытого рта Аркадия Витальевича и, рассыпая искры, покатилась по полу. Брови соседа полезли вверх и коснулись лохматых волос, каждый глаз стал величиной с куриное яйцо. Он глядел на Витю, как на привидение. Она сонно улыбнулась ему, и тогда вольный художник, реставратор и коллекционер так трахнул себя увесистой ладонью по лбу, что, будь он у него чуть послабее, повесть можно было бы кончать на этом самом месте. И это был бы очень печальный конец. Но лоб у Аркадия Витальевича оказался неслыханной мощности, поэтому художник только взвыл и затряс контуженной рукой.
— Глаза… — забормотал он. — Глаза-то у неё… Она же девчонка… О-о-о, старый я баран!
Капитан затаптывал тлеющий половик и кричал: «Полундра! Пожар на борту!» Он веселился от души, но Витя почти уже спала и не могла разделить его веселья.
А потом был ещё один день и был тишайший Аркадий Витальевич и снова бесконечное стояние теперь уже у открытого окна.
И тёплый ветер, и белые мазанки за окном с лихо нахлобученными камышовыми крышами, и терриконы Донбасса, и длиннющий мост через Дон, и отчётливо видные тёмные силуэты рыб в светлой неторопливой воде. А потом была конечная стоянка.
Глава третья. Встречи и знакомства
Отца Витя увидела сразу. Да и невозможно было его не заметить — такой здоровенный, в любой толпе выделяется. Рядом с ним нетерпеливо подпрыгивал мальчишка в тельняшке и синих тренировочных штанах. Мальчишка этот показался Вите знакомым, но она тут же забыла о нём, искала глазами маму. Но мамы не было. Поезд остановился, Витя выпрыгнула из вагона, повисла на папе, изо всех сил сжимая такую знакомую, крепкую папину шею, неуловимо пахнущую кремом для бритья, степным ветром, морской солью и загаром.
А дальше произошло непонятное. Незнакомый мальчишка повис на Станиславе Сергеевиче, и Витя сразу поняла, почему он показался ей знакомым, — мальчишка и капитан были похожи до смешного, просто размеры разные, а так всё сходилось до мелочей.
И вдруг папа и капитан тоже стали обниматься, хохотать, гулко хлопать друг друга по спинам и кричать на весь перрон.
— Стас, бродяга, явился наконец!.. — кричал папа.
— Костик, верста коломенская, — кричал Станислав Сергеевич, — ну и вымахал! Да постой же! Сломаешь ведь, медведь несчастный! Так это твоя дочка?! Чудеса, да и только! То-то гляжу — знакомая физиономия!
Они тискали друг друга и, казалось, позабыли обо всех и обо всём. Вите даже обидно стало. Они украдкой переглянулись с мальчишкой в тельняшке — тот тоже ревновал своего отца, сразу было заметно, хоть и старался напустить на себя вид равнодушный и независимый.
Наконец первая радость улеглась, смущённые папы стали оглядываться, искать своих детей.
Станислав Сергеевич что-то зашептал Витиному папе, тот весело захохотал — очевидно, потому, что Витю приняли за мальчишку.
Потом состоялось знакомство с капитановым сыном.
— Андрей, — буркнул тот, взглянув исподлобья, и протянул ладонь, измазанную смолой.
— Виктория, — чопорно представилась Витя.
— Витька, — удивился папа, — с каких это пор ты стала Викторией?
Витя не сочла нужным пускаться в объяснения, строго спросила:
— А где мама?
— Э-э! Мама далеко! Теперь мы с тобой люди холостые, — весело сказал папа. — Мама на Чёрном
