Перед ним стоял Санька и улыбался. Хорошо улыбался.
— Здравствуй, — сказал Санька, — прыгнуть хочешь?
— Хочу.
— Ну давай. Ты прыгал когда-нибудь?
— Нет.
Санька перестал улыбаться. А Таракан захихикал и крикнул:
— Ну-ка поглядим, как сейчас белобрысый убьётся.
— Замолчи, — приказал ему Санька и повернулся к Кешке.
— Высоковато для первого раза. Может быть, попробуешь сначала с трёх метров?
Кешка упрямо мотнул головой и подошёл к краю площадки.
Он заглянул вниз и в ужасе отпрянул, а руки сами судорожно вцепились в перила.
Кешка не думал, что это так страшно. Море шевелилось где-то далеко внизу, враждебное и жёсткое.
Рядом захохотал Таракан. Он просто корчился от смеха, захлёбывался, повизгивал.
И Кешка оторвал руки от перил. Ещё секунду назад ему казалось, что никакая сила на свете не заставит его больше подойти к краю площадки. Но он подошёл. Он не глядел вниз. Кешка подошёл на негнущихся ногах, сжал челюсти так, что зубы затрещали, и… он прыгнул бы! В мыслях он уже сделал это, назад пути не было, но в самый последний миг Кешка глянул вниз. Ноги его сами подогнулись, и он сел на площадку.
Это был такой позор, такой ужас, что Кешка готов был умереть. Это было бы лучше всего — умереть сейчас и не видеть себя со стороны — перепуганного, жалкого, вцепившегося мёртвой хваткой в доски площадки.
Сначала Кешка ничего не слышал. Он оглох от стыда. Ему казалось, что весь пляж, весь город, все люди на земле смотрят на него и смеются. Или — ещё хуже — жалеют.
Он ненавидел себя, презирал, но ничего не мог с собой поделать. Руки сами цеплялись за горячие, пахнущие солью доски, а ноги отказывались поднять его.
Потом, будто издалека, пробился противный смех Таракана, гул пляжа и плеск моря.
Кто-то поднялся на вышку. Знакомый голос той высокой женщины сказал:
— Действительно, очень страшно. Ужас какой! А вы зря смеётесь, мальчик. Не все люди переносят высоту.
Она присела рядом с Кешкой, положила ему на голову руку.
— Ты не расстраивайся. Ты ещё прыгнешь. Ты обязательно прыгнешь, — тихо сказала она.
Это было уже выше Кешкиных сил. Он всхлипнул, уткнулся лицом в свои острые колени.
— Пошли! — крикнул Санька.
И мальчишки все разом сиганули вниз.
Кешка поднялся, осторожно, ощупью спустился по лесенке и, пошатываясь, медленно пошёл по пирсу.
Он глядел прямо перед собой и всей кожей ощущал сочувственные или насмешливые взгляды свидетелей своего позора.
Он шёл всё быстрее, быстрее, потом побежал. Одна только мысль билась в мозгу: убежать, спрятаться, забиться куда-нибудь, где никого нет.
В море
Мягко тикали ходики. Ночь за окном поголубела. В комнате высунулись из темноты вещи. Кешка поглядел на мамину кровать. Мама спала очень тихо — не шевельнётся, не кашлянёт.
Уже два дня он не выходил на улицу. Сидел дома, уставившись в одну точку, и молчал.
Кешка слышал, как мама говорила тёте Любе:
— Придётся, видно, уезжать отсюда. Что-то с Кешкой неладное творится. Теперь вот на улицу не хочет идти. Боится, что ли? Работа у меня здесь интересная, но, наверное, придётся уехать. Жаль.
Кешке хотелось крикнуть:
«Да! Уедем скорее! Мне здесь невозможно больше жить!»
Но он ничего не крикнул, потому что тогда пришлось бы всё рассказать. Врать бы Кешка не стал. Но даже маме нельзя было рассказать о том, что с ним произошло. Никак невозможно.
Уснул Кешка только к утру, а когда проснулся, солнце стояло высоко и в комнате было душно.
Он вскочил с кровати, попрыгал по прохладному крашеному полу. Настроение непонятно отчего было прекрасное. Вдруг. Прекрасное — и всё тут. Хотелось немедленно сделать что-то такое, чтоб все ахнули, чтоб историю с вышкой сразу позабыли.
И вдруг его озарило. Конечно же! Как он раньше не подумал об этом?! Рифы! Надо сплавать к рифам и достать знаменитую перламутровую раковину!
Все мальчишки, когда разговор заходил о рифах, сразу серьёзнели и говорили тихими таинственными голосами.
Лёжа на пляже рядом с какой-нибудь компанией, Кешка наслушался столько разных историй о рифах, узнал столько жутких подробностей, что сейчас, вспомнив о них, почувствовал, как по спине забегали мурашки.
Говорили, что из всех мальчишек один Санька отважился подплыть к рифам, но и тот раковины достать не мог.
Он никому не рассказывал, что там видел, и это ещё больше распаляло воображение мальчишек.
Говорили, что там живёт здоровенный осьминог: попробуй только сунуться — утащит, и ахнуть не успеешь.
Рифы скрыты под водой в метре от поверхности. Над ними плавают яркие красные буйки, чтобы какое-нибудь судно не напоролось. Среди буйков стоит мигалка — маленький проблесковый маячок. Он подмигивает днём и ночью.
К рифам строго-настрого запрещено подплывать. На лодке и думать нечего. Запросто могут лодку отобрать.
Добраться туда можно только вплавь. Это около полукилометра от берега, может быть, и не заметят с пристани. Буйки качаются, среди буйков — голова. Пойди разбери издали, где буёк, а где голова.
Кешка ожил от этих мыслей, от неожиданно появившегося выхода.
Он стал готовиться.
Самое главное — достать хороший нож. Вдруг там и вправду осьминог? Да уж наверняка вправду — не зря все мальчишки так говорят. Без ножа нельзя.
С ножом-то что! Обхватил тебя осьминог, а ты его — чик! — и отрезал щупальце. Он тебя другим, а ты и другое — чик! Как капитан Немо.
Нож Кешка утащил у мужа тёти Любы, Лазаря Ефимыча. Отличный длинный охотничий нож в кожаных ножнах.
Кешка подпоясал трусики, на пояс повесил нож и мешочек, в который он когда-то клал галоши в школе. Мешочек нужен был для перламутровой раковины, потому что без неё Кешка не собирался возвращаться.
Мама была на работе, тётя Люба на базаре. Кешке никто не мешал.
Он обернул вокруг пояса махровое полотенце, прикрыл своё снаряжение и вышел.
Кешка был спокоен. Теперь перед ним была цель.
Конечно, это страшно — самому лезть к осьминогу в лапы! Но Кешка знал, что скорее утонет, чем повернёт назад.
Жаль только, что его никто не увидит. Но когда он добудет перламутровую раковину!..
Кешка представлял себе ослепительную картину: он идёт небрежной походкой по пляжу, усталый и спокойный, а в руках держит великолепную, закрученную в немыслимую спираль розовую раковину. Вокруг него собирается толпа, все хотят потрогать, погладить это чудо. Кешке не жалко — пожалуйста. И вот
