Он весил 2,700 — по сравнению со старшим сыном, который весил при рождении 3,700, довольно маленький.
Однако Эйдзи отказывался пить нематеринское молоко. Мне поэтому ничего не оставалось, как пить козье — у нас в хозяйстве была коза — и так увеличивать количество своего молока. Поэтому Эйдзи на материнском молоке вырос крепким мальчиком, ни разу ничем тяжелым не болел, никогда не ложился в больницу. В 11-12 лет стал разносчиком газет и проработал четыре года, не отдыхая ни одного дня. Он доставлял газету «Асахи» и еще одну сельскохозяйственную газету, за что каждый года получал почетную грамоту, подписанную заведующим отделом продаж редакции в Токио. На заработанные деньги он купил радиоуправляемый планер — давно о нем мечтал. Он вообще любил сам строить разные модели. Мы с мужем были очень заняты и не могли уделять его воспитанию достаточно времени. Но он был ребенком, который совершенно не требовал времени на себя, — все делал сам. Один пошел устраиваться на работу на механический завод в Токио, принадлежавший «Джей-ти», и когда мы предложили сопровождать его, отказался. Когда он жил один, я приходила к нему сделать уборку, но он говорил, что убирается сам. За последние десять лет я только три раза ездила куда-нибудь ради Эйдзи: когда встречалась с его невестой, на свадьбе, и когда забирала его тело.
Когда он поступал в высшую школу, мы предложили ему идти в обычную высшую, чтобы затем поступить в университет. Но он сказал, что ему нравится электротехника, поэтому он пойдет в специальную высшую школу, а дальше уже учиться не будет. Старший сын заявил, что станет крестьянином и унаследует хозяйство отца. Братья это обсуждали и приняли такое решение.
Старший сын пошел в Токийский университет, но скоро вернулся, сказав, что не может жить в таком грязном городе и вообще не приспособлен к городской жизни. Поэтому он поступил в местный сельскохозяйственный институт, а Эйдзи стал учиться на электротехническом отделении высшей школы. После окончания у него была годовая практика в городе Нагаока префектуры Ниигата. После этого встал вопрос о «Джей-ти», куда он поступил в 1983 году.
В Нагаока снег был глубиной в метр, поэтому он захотел заниматься лыжами. По его просьбе мы послали ему денег. После этого он только и делал, что катался. Там и познакомился с Ёсико.
Когда мне сказали, что Эйдзи умер, в голове у меня все как-то сразу опустело. Знаете, говорят: в голове пусто. Вот так и у меня. В доме как раз никого не было. 20-го числа была хорошая погода, поэтому я стирала накопившееся белье и занималась другими делами. Отец пошел подрезать яблони, а у меня несколько поднялось давление, и я пошла за лекарством, так что в доме никого не было.
Как только вернулась, позвонила сестра: «Сколько ни звоню, все бесполезно. Ты смотрела телевизор?» — По пути из больницы я подумала, что надо купить цветы — праздник весеннего равноденствия все- таки, — и на минутку зашла домой. Тут и раздался звонок. «Разве в такую погоду можно смотреть телевизор?» — ответила я. — «Это надо делать в дождь. А сейчас я занята, нет для этого времени». — «Слушай, не удивляйся. Будь мужественной, говорит она». — «Мужественной? Что имеешь в виду?» — «Сейчас по телевизору передали, что Эйдзи умер». — Тут моя голова и отключилась. Больше ничего не помню. От полученного шока все забыла.
За год до свадьбы он привез Ёсико к нам. Зимой. Эйдзи приезжал домой только дважды в год — на праздник обон и в конце года. Мы как раз закончили запасы делать. Помню, Ёсико тогда у нас даже не ночевала, уехала домой в тот же день.
А я все время говорила: «Ну не лучше было бы взять жену из деревни? Легче было б ездить, земляки все-таки». — А Эйдзи отвечал: «Нет, с деревенской девушкой столько же хлопот. Не переживай, мать, найду себе жену. Это мне переживать надо».
А когда они под Новый год приехали — тут-то мы и узнали, что Ёсико в тяжести. Я-то еще в августе что-то почувствовала. Тогда бледненькая была какая-то, вот я и подумала: кто знает? Я ее спросила, а она: «Наверное, да».
А старший как раз слушал радио на работе и услышал имя: «Эйдзи Вада». Он бегом домой — по телефону-то звонил-звонил, а трубку никто не берет. Он и подумал: может, мы в саду. Но жена раньше домой вернулась все равно — она и сняла трубку.
Из полиции тоже позвонили. Из центрального управления нам в участок, чтобы послали кого-нибудь и нас нашли. А тут жена как раз по телефону говорит, и полицейский подъезжает.
В то время нам только сказали, что в метро произошел инцидент с лекарственными средствами, сын задохнулся, упал и вскоре скончался. О том, что это был зарин, мы тогда не знали. В голове четко отпечаталось только слово «умер».
Возникла мысль, что надо ехать и посмотреть своими глазами. А вдруг однофамилец? Поехали вчетвером: отец, я, старший сын и муж сестры, который работал в «Джей-ти». Выехали из Уэда на двухчасовом поезде, прибыли на станцию Уэно около пяти вечера. Было еще светло. Нас встретил сотрудник «Джей-ти» и отвез на такси в центральное полицейское управление. В пути никто ничего не говорил, все молчали.
Однако к этому времени тела уже не было в полиции — его отправили в медицинский институт при Токийском университете. В этот день уже нельзя было встретиться с Эйдзи, поэтому нас разместили в гостинице «Джей-ти». Эту ночь я не могла спать. На следующее утро в девять поехали в больницу, где я, наконец, смогла встретиться с сыном. Невольно до него дотронулась, за что меня обругали.
А откуда я знала, что его трогать нельзя? Я ж просто сдержаться не могла. Ёсико тоже его, наверное, трогала, и на нее тоже накричали. Матери же как — пока не потрогают, что холодный, — не поверят. А иначе никто их не убедит.
В голове было совсем пусто, я ничего не соображала. Только нервы напряжены. Плакать я не могла, сдерживалась. Сижу дура дурой, тело движется механически, но и только. А сама соображаю: надо к Будде его достойно снарядить. Когда в голове пусто, даже слезы не текут.
И странное дело: думаю только о том, как рисовые чеки готовить. Двое детей… внуки на подходе уже, рис пора высаживать, то надо, это надо. Есть о чем подумать. И вот собираюсь рис пересаживать, а тут как раз с телевидения приехали.
