История и классовое сознание. Исследования по марксистской диалектике

победителем, единственной организованной силой, не проведя вообще ни одного серьезного сражения, не говоря уже о том, чтобы одержать в нем настоящую победу.

Движения этих промежуточных слоев действительно являются спонтанными и только спонтанными. Они действительно являются всего лишь плодами «естественного» закономерного действия общественных естественных сил; и в качестве таковых и сами они являются слепыми в общественном смысле. Поскольку у этих слоев отсутствует соотносимое и соотнесенное с преобразованием всего общества классовое сознание[10], поскольку они поэтому отстаивают исключительно партикулярные классовые интересы, которые даже иллюзорно не являются объективными интересами совокупного общества, поскольку их объективная связь с целым может быть только каузальной, т. е. лишь причиненной сдвигами внутри целого, а не направленной на изменение целого; поскольку в силу этого их направленность на целое и идеологическая форма, которую она принимает, имеет случайный характер, даже если она может быть понята как возникшая с каузальной необходимостью, — постольку самопроявление этих движений определяется внешними причинами. Какую направленность они примут в конечном счете, выльются ли они в дальнейшее разложение буржуазного общества, будут ли они вновь эксплуатироваться буржуазией, поведет ли безрезультатность их усилий к тому, что они погрузятся в пассивизм, — все это отнюдь не диктуется внутренней сутью самих этих движений, но в очень большой мере зависит от поведения наделенных сознанием классов, от буржуазии и пролетариата. Но как бы ни складывалась их дальнейшая судьба, уже само взрывообразное выступление таких движений очень просто может повести к остановке всей машины, которая скрепляет буржуазное общество и держит его на ходу. Оно может — по крайней мере на время — сделать буржуазию недееспособной.

История всех революций, начиная с Великой французской, обнаруживает все более рельефно данную структуру. Абсолютизм, затем полуабсолютные, полуфеодальные военные монархии, которые были основой экономического господства буржуазии в Центральной и Восточной Европе, обыкновенно после вспышки революции «одним махом» теряли свою поддержку в обществе. Государственная власть валяется на улице, так сказать, бесхозной. Возможность реставрации существует только в силу того, что нет в наличии революционного слоя, который способен что-то сделать с бесхозной властью. Борьбе возникающего абсолютизма с феодализмом присуща совсем иная структура. Так как боровшиеся здесь классы в гораздо большей мере сами были непосредственными носителями своих собственных властных организаций, классовая борьба также намного непосредственней была борьбой власти против власти. Достаточно вспомнить, например, о возникновении абсолютизма во Франции, о той же Фронде. Даже гибель английского абсолютизма протекает более постепенно, в то время как крушение протектората и в еще большей степени — крушение гораздо более буржуазного абсолютизма Людовика XVI имеют сильное сходство с современными революциями. Здесь непосредственное насилие привносится «извне», осуществляется еще не распавшимися абсолютистскими государствами или оставшимися феодальными областями (Вандея). Напротив, чисто «демократические» властные комплексы в ходе революции очень легко оказываются в аналогичном положении: в то время как в момент краха [старой власти] они возникают до известной степени сами собой и перетягивают на себя всю власть, в условиях попятного движения темных слоев, на которые они опираются, они так же внезапно лишаются всякой власти (Керенский, Каройи). Сегодня не вполне очевидным является то, как будет протекать подобное развитие в западных, более передовых в гражданском и демократическом плане государствах. Как бы то ни было, Италия после окончания войны примерно до 1920 года находилась в очень сходном положении, а та организация власти, которая с тех пор возникла в Италии (фашизм), образует относительно независимый от буржуазии аппарат насилия. Мы еще не имеем никакого опыта относительно последствий кризисных явлений в высокоразвитых капиталистических странах с крупными колониями; в особенности это относится к возможному влиянию на позиции мелкой буржуазии, рабочей аристократии (а, стало быть, и армии) восстаний в колониях, которые тут отчасти играют роль крестьянских восстаний в самих этих странах.

В результате для пролетариата возникает окружающий общественный мир, мир, который придает спонтанным массовым движениям, даже в том случае, если последние, взятые сами по себе, предположительно сохраняют свою прежнюю специфику, совершенно иную функцию в общественной тотальности, нежели та, какую они выполняли в условиях стабильного капиталистического порядка. Тут, однако, происходят весьма существенные количественные изменения в положении борющихся классов. Во-первых, еще более прогрессирует концентрация капитала, вследствие чего имеет место столь же сильная концентрация пролетариата, даже если он не в силах с точки зрения своей организации и своего сознания полностью следовать в русле такого развития. Во-вторых, кризисное состояние сокращает возможности для капитализма парировать натиск пролетариата мелкими уступками. Спастись от кризиса, найти его «экономическое» решение он способен только путем усиления эксплуатации пролетариата. Поэтому тактические тезисы III Конгресса Коминтерна справедливо подчеркивают, что «каждая крупная стачка имеет тенденцию превратиться в гражданскую войну и в непосредственную борьбу за власть».

Но она имеет всего лишь такую тенденцию. И если данная тенденция, несмотря на то, что во многих случаях налицо были экономические и общественные предпосылки ее осуществления, тем не менее не претворилась в действительность, то связано это как раз с идеологическим кризисом пролетариата. Этот идеологический кризис, с одной стороны, проявляется в том, что объективно крайне затруднительное положение буржуазного общества отражается в головах пролетариев все же в форме его прежней солидности; в том, что пролетариат очень во многом все еще остается в плену мыслительных и эмоциональных форм капитализма. С другой стороны, этот буржуазный налет на пролетариате получает свою собственную организационную форму в виде меньшевистских рабочих партий и подчиненной им профсоюзной верхушки. И вот эти организации сознательно- способствуют тому, чтобы голую спонтанность движений пролетариата (их зависимость от непосредственных поводов возникновения, их раздробленность по профессиям, странам и т. д.) задержать на ступени голой спонтанности и воспрепятствовать их переходу на позиции, подразумевающие направленность на целое, как в плане территориального, профессионального и т. д. сплочения, так и в плане соединения экономического движения с политическим. При этом профсоюзы скорее берут на себя функции атомизации, деполитизации движения, сокрытия его соотношения с целым; в то время как призванием меньшевистских партий скорее является идеологическая и организационная фиксация овеществления в сознании пролетариата, его удержание на ступени относительной буржуазности. Эту свою функцию они, однако, способны выполнить только при наличии идеологического кризиса пролетариата. Ведь и с точки зрения теории для пролетариата является невозможным идеологическое врастание в диктатуру и социализм; ведь кризис, происходящий одновременно с экономическим потрясением капитализма, стало быть, означает также идеологическое изменение пролетариата, выросшего при капитализме, под влиянием форм жизни буржуазного общества. Такое идеологическое изменение, которое хотя и происходит вследствие экономического кризиса и открываемого им объективных возможностей захвата власти, но ход которого отнюдь не является автоматически и «законосообразно» параллельным самому объективному кризису. Разрешение последнего может быть только свободным деянием самого пролетариата.

Ленин высмеивал представление, которое он брал хотя и в его карикатурно преувеличенной по форме, но верной по существу трактовке, будто в каком-то месте соберется войско на линии фронта и провозгласит: «Мы за социализм», а в другом месте другое войско провозгласит: «Мы за империализм!» — и это станет социальной революцией[11]. Линия фронта между революцией и контрреволюцией, напротив, является крайне изменчивой и во многом хаотичной. Так, силы, которые сегодня воюют за революцию, завтра очень легко могут оказаться по другую сторону фронта. И, что особенно важно, эти перемены направлений отнюдь не следуют просто и механически из классового положения и даже из идеологии самого данного слоя, решающее влияние на них оказывают постоянно изменяющиеся отношения к тотальности исторического положения и общественных сил. Так что никакой