Звучит повсюду голос мой

- Говори, Кебле Гейбат!

- Братец ашуг, первым делом расскажи нам про Кероглу, про его храбрость и геройство, пусть молодые послушают, и нам, старшим, интересно.

И хоть молодежи хотелось услышать любовный дастан, но все сошлись во мнении, что дастан о Кероглу лучше всего молодому жениху в назидание. Все уселись поудобнее. Ашуг переждал одну-две минуты, пока в тойхане не прекратится возня и перешептывание, потом вскинул саз высоко над головой. Воцарилась тишина.

... Сеид Азим не уставал поражаться свежести и отточенности народного сказания. Сколько раз он слышал этот дастан, и всегда он, казалось, звучал по-новому. 'В чем сила этой легенды? Чем она отличается от стихов-назиданий поэтов-классиков?..'

А народный сказитель перешел уже к следующему дастану. Но прежде всего - зачин, так всегда водится у ашугов. Зачин с каламбуром или с сопоставлением добра и зла, верности и коварства. Вот и сейчас в зачине сталкиваются бедность и богатство:

Один всегда в трудах и маете,
Другой томится, лежа на тахте.
Один всю жизнь проводит в нищете,
Другой владеет всем, что только есть.

'Ах, умница! Ах молодец! Ведь только что слышал толки и жалобы, и вот, пожалуйста...'

Один закончит все, что ни начнет,
Другому же все время не везет.
Один себе и хлеба не найдет,
Другой и меда не захочет есть.

'Завидую тебе, ашуг! Ты видишь горе, видишь беду, видишь нужду...' Перед глазами поэта прошли Ширин Абдулла, Сарча Багы, Сирота Гусейн. Он вспомнил о своей семье...

Один бы другом стать тебе сумел,
Другому глаз бы вырвать захотел.
Туфарганлы Аббас, ты постарел,
А все поешь. Пора бы знать и честь.

'Вот и имя названо - ашуг шестнадцатого века Туфарганлы Аббас, будь благословен, ашуг Туфарганлы Аббас! С твоих времен до наших прошло немало лет, но мало что изменилось...'

Ашуг передохнул и со словами: 'Мастера не останавливаются на втором дастане, они поют и в третий раз!' - начал свой третий дастан.

... Усталый конь медленно взбирался в гору. Радость наполняла душу, поэт знал, откуда исходит это удивительное чувство счастья. Он снова встретился с настоящим художником. 'Художник... каким бы только образом ни выражал свои мысли и чувства, в каком бы стиле ни творил, если только он истинный талант, его творения - вечны!' Да, два дня назад он слышал такого поэта. У них были свои предшественники, свои учителя. И созданная ими поэзия выдержала испытания веками... Как он пел?

Прилетели соловьи
И запели о любви,
Розы внемлют им вдали,
Чуть покачиваясь...
Голубь по небу летит,
Моя милая не спит,
В красной комнате стоит,
Чуть покачиваясь.

Сеида Азима восхищала манера исполнения, музыкальность и мужественная грация, с которой ашуг прохаживался по кругу.

Гуси по небу летят
И за коршуном следят,
В небо девушки глядят,
Чуть покачиваясь.

Сеид вспомнил кибитку невесты из белого войлока, откуда выглядывали украдкой прячущие свои наряды подруги невесты, в каждую из них поэт готов был влюбиться, каждая вызывала восхищение. 'О аллах! Как они молоды! Как хороши! Молодостью каждый готов любоваться...' Он посетовал на то, что многие его произведения еще непонятны простым людям... 'Придет ли время, когда и газели будут исполняться на подобных меджлисах? Только образованность поможет людям понимать сложные формы поэзии. Чтобы все могли читать, все! И гаравеллинец, и шемахинец, и горожанин, и кочевник. Нужны школы, много школ для народа - это самое главное... Неужели придет такое время, когда школы откроются не только в городе, но и в селе? Чтобы и богач и бедняк могли повести детей в школу...'

Его мечты мчались впереди коня. От Гаравелли он незаметно добрался до реки Русдарчай. Конь медленно вошел в воду и остановился, опустил голову к самой воде, бархатными темно-серыми губами стал осторожно втягивать прозрачную ледяную воду. Сверкающие капли падали с его губ в реку. Сеид Азим тронул поводья, подтянул, нельзя разгоряченному животному пить ледяную воду. На противоположном берегу пастух гнал отару овец и во все горло распевал ширванскую шикесту, не подозревая, что его слышит кто-то, кроме овец. Он пел о любимой, пел о том, что в череде черных дней бывает просвет... Сеид Азим улыбнулся: 'Ох, хорошо поешь, брат пастух! Мир живет не без надежды, должен прийти и светлый день... Хорошо, когда у людей на сердце теплится вера, иначе не стоило б жить! Человек всегда живет надеждой на лучшие дни. И этим он счастлив'.

Его мысли отвлекла фигура, удаляющаяся от берега. Какая-то женщина, видимо, с утра стирала и сушила белье на берегу и теперь возвращалась домой. Плотно завернувшись в чадру, она положила узел с бельем на голову и, покачивая бедрами, медленно уходила все дальше.

В тот же миг сердце затрепетало, задрожало. На мгновение показалось, что женщина - Сарабеим, которая давно ожидает его на старом месте у реки... Он вгляделся... Нет, это не она...

О Сара, две твои косы благоуханны, как цветник,

А с запахом твоих волос и лучший мускус не сравнится.

Игривую танцующую походку Сарабеим нельзя спутать ни с одной другой. Эта же ступала тяжело, плотно ставила ступню. Походка могла принадлежать или немолодой, или беременной женщине, она не покачивала бедрами, а скорее переваливалась, как гусыня... У поэта сжалось сердце, с утра звеневшая в душе радость улетучилась с последними сомнениями, что женщина - не Сарабеим. Вот и это ушло...