осколками звезд, последняя группа, самая малочисленная, состояла из так называемых эксцентричных звезд, и вот они-то и представляли наибольший интерес для хвархатских ученых.
Акайна мало интересовали звезды. Вместо этого он исследовал внутреннее устройство станции: запутанный лабиринт коридоров и комнат. Конечно, здесь не было никаких окон, а большая часть голограмм (они были, хотя не такие впечатляющие и огромные, как на больших станциях) демонстрировала наиболее любопытные части Галактики.
В конце одного из коридоров размещалась голограмма огромной планеты, окруженной лунами и экваториальными кольцами. В другом коридоре можно было полюбоваться на человеческий корабль, который снова и снова взрывался после залпа хвархатских ракет. Хах! Это было впечатляющее зрелище. Драматическое и вдохновляющее!
Акайна определили в одну из кают, которую ему предстояло делить с четырьмя другими новобранцами. Каждый из них получил койку, рундук для хранения личных вещей и нишу в стене, где можно было поместить голограмму. Трое новичков установили изображения своих родных мест. Так же поступил и Акайн — он привез с собой снимок бабушкиного сада, сделанный в летний полдень. Последний из обитателей спальни, тощий парень с необычайно заметными и уродливыми пятнами на светло-серой шерсти, ничего не поставил в своей нише.
Странного парня звали Гехази Тев. Он оказался на удивление спокойным и дружелюбным для молодого мужчины, шкурой которого как будто вытирали пролитые чернила. И как мог появиться на свет такой уродец?
— Все объясняется довольно просто, — сказал Тев на второй или третий день знакомства с Акайном. — Моя мать — лучший математик в своем клане. Сперма, при посредстве которой я родился, принадлежала семейству Тевар, тоже известным ученым. У них в роду наблюдалась тенденция к пятнистости, но она проявлялась довольно редко. Они прилагали все усилия, чтобы искоренить этот дефект.
— Но дело в том, — продолжал Тев, явно имевший неплохие способности рассказчика, — что беременность матери протекала ужасно. Ее не только постоянно тошнило, но и способность к математическим построениям исчезла почти сразу после зачатия, то ли из-за плохого самочувствия, то ли из-за гормональных изменений. После родов меня подумывали уничтожить. Подумать только! — Он провел пальцами по руке, обезображенной особенно отчетливым пятном. — Никто не надеялся, что я смогу с этим нормально жить. Но мать уже заявила родичам, что никогда не согласится на вторую беременность. Ее научная деятельность была в самом расцвете, и она не хотела тратить время на материнство. Вот так. — Его дружелюбный голос излучал радость. — Родственники могли убить меня и лишиться генетического материала матери или оставить меня в живых. Кроме того, они надеялись, что во мне не найдется места для глупости.
— Тебя это сильно беспокоит? — спросил Акайн.
— Отсутствие глупости? Нет. Богиня и так населила Вселенную большим количеством глупцов. Насколько я могу судить, люди так же неразумны, как и хвархаты. К примеру, ради чего ведется эта война? Как мы собираемся победить людей, если не можем даже разговаривать с ними? И какие цели преследовали все те войны, о которых известно истории? Захват земель! Порабощение женщин и детей! Но для чего нам женщины человеческой расы? Если только у людей вообще имеются женщины в нашем понимании. Из того, что нам известно, у них существует пять различных полов и ни один из них не производит потомство так, как мы. А что до их земель, то как ими воспользоваться? Вряд ли наши растения приживутся на другой планете. Так ради чего мы воюем? Ради женщин, которые не могут произвести хвархатских детишек, ради земель, которые для нас бесплодны. И люди так же глупы. Если только у них нет другой причины для истребления иных народов.
Тев наклонил голову, размышляя над причинами войн.
— Я имел в виду твою наружность, — сказал Акайн. Он дотронулся до того участка меха, где не было пятен. Там шерсть отливала серебром. — Если ты всегда выглядел таким образом…
— Хах! Да я обязан был стать кем-то выдающимся. Перед нашей дверью выстраивалась очередь зевак, но все они чувствовали себя неловко рядом со мной. — Тев помолчал. Он растянулся на кровати и оперся подбородком на руки. — Да, иногда меня это беспокоило, — признался он в конце концов. — В первый раз это случилось, когда я осознал, насколько уродлив. И еще потом, в школе, когда мальчики начинают влюбляться. Я думал, что меня никто не будет любить и мне придется удовлетворять себя руками да просмотром программ о здоровом сексе, которые выпускает Организация общественного здоровья.
— И что? — спросил Акайн.
— Я просмотрел бесконечное множество программ на тему здорового секса, — ухмыльнулся Тев. — А потом открыл, что есть мужчины, которые предпочитают не только красавчиков. Можешь не сомневаться, я достаточно умен.
Они стали друзьями, хотя их соседи никак не могли понять, почему это произошло. Акайн был красив и часто грустил, именно такой тип нравится мужчинам старшего возраста — некоторым из них. Никто никогда не пытался утешать Тева. Для этого он был слишком уверен в себе и счастлив. Кроме того, Тев и Акайн не были ровесниками — Тев провел дома два лишних года, пока учился в институте Хелига. В то время как всем новобранцам было по двадцать или двадцать одному году, ему уже исполнилось двадцать три, хотя он выглядел не старше остальных. Вся его энергия была направлена на генерирование идей, а не на практическое их воплощение. Звезды он знал гораздо лучше, чем правила поведения.
Все время, отведенное на адаптацию новичков к условиям космической станции, они провели вместе.
— Словно два голубка, — говорили их соседи по каюте.
Они подозревали, что уродливого парня привлекает красота Акайна. Но что интересного мог найти Айкан в парне, речь которого порой было невозможно понять? Все эти загадки о звездах, которые падают внутрь себя, изменяют свою природу, данную им Богиней, и даже, по словам Тева, иногда выпадают из созданной Богиней Вселенной… Это непостижимо! Кто мог такое понять? Кто мог найти эти разговоры интересными или возбуждающими?
По окончании периода адаптации Тев стал проводить много времени с другими физиками. Акайн приступил к своей новой работе в саду станции.
Вы можете подумать, что это был настоящий сад и что парень был спасен, что он нашел свое настоящее призвание.
Так называемый сад занимал несколько комнат, обшитых листами серого металла, как и все прочие помещения. Подбор растений носил исключительно утилитарный характер, декоративных не было вовсе, и высаживались они не в грядки, а в металлические короба. Свет падал из панелей на потолке. Полив осуществлялся посредством трубок, подающих воду прямо к корням. Ничего не пропадало зря. И не было ничего, кроме самого необходимого.
Акайн открыл для себя, что садоводство для него означало не только сам сад. Он скучал по солнечному свету, облакам, дождю, жукам, воришкам-тли, холмам, встающим на горизонте, запахам близкого леса и океана. Короче говоря, он скучал по своему родному миру. А больше всего ему не хватало родных пейзажей — узких фьордов, пробитых волнами в скалах, быстрых ручьев и несокрушимых гранитных гор.
Но до восьмидесяти лет ему суждено лишь изредка посещать родные места, на короткое время отпуска. Одна только мысль о предстоящих шестидесяти годах жизни на космической станции вселяла в него ужас.
— Не печалься, — говорил ему Тев. — У тебя талант к садоводству. Старший садовник не раз об этом говорил. Со временем тебя переведут на какую-нибудь большую станцию, где будут и декоративные растения, и жуки, и, может, даже голограмма неба над нашей планетой. Думай об этом, пока черенкуешь свои растения. А я к тому времени стану известным физиком. Меня будут приглашать читать лекции, и мы будем со смехом вспоминать, как начинали взрослую жизнь.
Акайн с сомнением отнесся к его словам и не замедлил сказать об этом.
— Когда я стану знаменитым, я признаюсь, что всегда любил тебя, и только Богиня знает за что, ведь у тебя такой ужасный характер, — заявил Тев.
Акайн взглянул на приятеля:
