понимали, что ее гложет, отнимая все ее душевные и физические силы. Мысль о том, что она убила своего мужа, преследовала ее, становясь ночным кошмаром, не давая дышать без боли. Она физически ощущала, как этот ужас въедался в нее настырным червем, прорывая черные лабиринты в ее воспаленном мозгу. Если бы она только послушала его, если бы только не ушла в тот вечер, как последняя эгоистка, если бы только… Ведь он наверняка имел шанс выжить. А она, Эрика, его жена, которую он так любил и делал все для ее счастья, она бросила его в тот единственный вечер, когда он попросил ее поддержки. Оценивая свою жизнь, она с ужасом видела эгоистичную женщину, которая думала только о себе и которой было совершенно наплевать на других. Даже на человека, который был ей самым близким другом всю ее сознательную жизнь, который был предан ей и отдавал ей все свое сердце без остатка. А она предала его. И не было ни одного даже самого малюсенького шанса, позволяющего хоть как-то загладить свою вину. Потому что он был мертв. И вернуть его невозможно. Даже ее запоздало проснувшаяся любовь к нему не могла вернуть его ей. А может быть, эта любовь существовала давно, но ее эгоизм не давал ей поднять голову? Ее эгоизм боролся за свое право на существование и не пускал никакие конкурирующие чувства в ее сердце, губя их на корню. Любовь и эгоизм никогда не уживутся в одном человеке, потому что любовь — это всегда в какой-то степени жертвоприношение, а приносить в жертву свои интересы, пусть даже ради любимого человека, Эрика никогда не собиралась.
Упущенные шансы, душевная слепота, пустота — все это поглощало Эрику и тянуло все глубже и глубже в бездну, выстраивая по кирпичику панцирь на ее сердце, и день ото дня он становился все толще и толще, не оставляя никому шансов пробиться сквозь него. Сердце то колотилось от отчаяния, то замедляло свой ход, словно устав от бесполезной борьбы. Вокруг была темень, холодная и непроглядная, наполненная голосами, доносившимися неизвестно откуда. Если бы, если бы только, если бы только она не… Ее затягивало в липкую трясину, и не было ни сил, ни желания оттуда выбраться. А дышать становилось все труднее и труднее…
— Эрика! Эрика, очнись! — Голос мамы звучал как-то издалека. — Эрика, ты вся горишь! Боже мой, надо срочно вызывать врача.
— Что случилось? Где я? — Эрика с трудом открыла глаза. Ее знобило, и все вокруг было как в тумане.
— Ты у себя дома, успокойся, ты больна, у тебя жар, почему ты не позвонила мне? — Мама с тревогой смотрела на влажный лоб Эрики и спутавшиеся волосы. Видимо, она лежала и металась в таком состоянии уже давно и даже не ощущала его. Недаром Луиза Иннокентьевна заподозрила неладное еще вчера, когда Эрика уехала от них, словно в тумане, мало реагируя на их слова. Она сказала потом отцу, что если Эрика сама не пойдет к врачу, то она поведет ее насильно. С утра она звонила ей несколько раз, но никто не отвечал, хотя это было привычным делом, Эрика практически не брала телефон в последнее время, правда делая иногда исключения, когда определялся номер родителей. Почувствовав неладное, Луиза Иннокентьевна помчалась к дочери домой и обнаружила ее лежащей в кровати, в бреду и с высокой температурой. — Я беспокоилась за тебя, вчера ты была совсем не в себе, решила навестить тебя, и вот пожалуйста — у тебя лихорадка! Говорила ведь тебе — надо обратиться к специалисту, но ты же никогда не слушаешь меня. Сегодня же поедем в больницу! Даже и не сопротивляйся!
— Не надо никакого врача, мама, я и так приду в себя, я в порядке, я просто… — пробормотала Эрика и опять провалилась в темноту ее кошмаров, сжимающих тисками виски.
Ей все-таки пришлось пролежать две недели в специализированной клинике, где знакомый специалист по восточной медицине мудрил над ней, используя все нетрадиционные и традиционные методы стабилизации нервной системы и восстановления душевных сил. Его звали Чан, коллеги и пациенты так и называли его — доктор Чан, он был выходцем из китайских эмигрантов и после получения медицинского диплома провел немало лет в Китае, изучая тибетскую медицину. Было трудно совмещать знания, полученные в ключе западной медицины, с китайскими премудростями, не всегда они совпадали, а иногда даже противоречили друг другу. Но постепенно он добился того баланса, который позволял ему брать лучшее от обоих направлений, достигая гармонии в лечении. Поначалу над ним посмеивались, так как его методы были в диковинку отечественным врачам, но потом его признали и даже стали посылать к нему своих знакомых, так как успех его лечения был очевиден. Луиза Иннокентьевна частенько обращалась к нему по разным поводам и всегда была довольна результатом, хоть ее супруг и посмеивался над ним, считая его немного странным. Но даже он не мог не признать, что Чан умничка и всегда умудряется добиться улучшения пациента. Именно поэтому сейчас, когда Эрика впала в непонятное состояние, они обратились именно к нему, так как обычный врач тут вряд ли был бы в силах помочь.
Доктор Чан молча выслушал Луизу Иннокентьевну, ни о чем не спрашивая саму Эрику, и сразу же поместил ее в палату своей клиники. Он не задавала никаких вопросов, казалось, ему и не нужны устные детали, ему было намного важнее, какой у Эрики пульс, тонус кожи, состояние радужки и белков глаз, как реагируют различные точки на теле и еще всякие невидимые обычному глазу детали, из которых он собирал по крупицам информацию и составлял для себя целую картину. Поначалу его заботило прежде всего физическое состояние Эрики, и для его восстановления он старался добиться прежде всего баланса энергетических сил. Иногда он внимательно разглядывал рисунок на радужке ее глаз и, качая головой, бормотал про себя что-то неодобрительное. Что-то ему там не нравилось, и он стал уделять Эрике больше внимания, как будто боялся упустить важный момент в ее лечении. После того как Эрика немного окрепла, он стал задерживаться около нее, подолгу разговаривая с ней на разные темы, не имеющие никакого отношения к ее горю. Он рассуждал о жизни, о взаимоотношениях людей, о разной жизненной философии. Он рассказал ей множество разных историй-легенд, учащих тому, как ничтожен человек в руках судьбы и как, в то же время, значителен он в построении своей жизни. Незаметно для себя Эрика стала втягиваться в эти разговоры, высказывая свою точку зрения, но больше интересуясь тем, что думают по тому или иному вопросу разные восточные философы.
— Твоя жизнь — это дерево, где каждый листочек — это какой-то из моментов твоей жизни. И сколько этих листочков и насколько они красивы — это твоих рук дело. Сильный ветер может потрепать это дерево, сорвав всю листву и даже пообломав ветви, но энергия жизни не даст дереву погибнуть. А кто создает эту энергию? Только ты, — говорил ей доктор Чан, поглаживая свою бородку, — а чем ты создаешь эту энергию? Добром или злом. И то и другое дает мощную подпитку энергии, и только тебе решать, каким ты хочешь видеть дерево своей жизни, добрым или злым, потому что от этого будет зависеть, что ты передашь своим детям…
— А если я уже совершила ужасное зло, доктор Чан, — прошептала Эрика, глядя на колышущуюся листву за окном, — такое ужасное, что невозможно ничем его исправить, что мне делать? Зачем продолжать подпитывать сухое дерево, у которого уже практически нет шансов на новое поколение здоровой листвы… Какой в этом смысл?
— Это не тебе решать, Эрика. Для этого есть более высшие силы. Твое дело — проходить уроки, которые тебе даются, и учиться видеть в них смысл. И не тебе решать, насколько ужасно то зло, которое ты совершила. Ты не знаешь, что кому предназначено судьбой, и, возможно, то, что ты видишь как зло, было для кого-то благом. Ты никогда не можешь знать этого. Если ты хочешь, чтобы твоя жизнь не была сухим голым деревом, найди источник энергии. Найди то, что даст тебе эту энергию. Даст тебе дополнительные силы. Силы жить дальше и изменить свою жизнь, если она перестала тебя устраивать в том виде, в каком была раньше. Но никто, слышишь, никто не даст тебе абсолютный рецепт, как надо поступать и что правильно, а что нет. Это сможешь сделать только ты сама. Ты понимаешь, о чем я?
Она кивнула, не совсем понимая, что для нее значат эти слова, но чувствуя, что, пропустив их через себя, она сможет увидеть ту тропинку, по которой ей следует идти.
После этого разговора Эрика спала крепко и спокойно. Ей приснился Макс, он улыбался в лучах света и протягивал к ней свои руки.
— Следуй за мной, любимая, следуй за мной, — говорил он.
— Ты хочешь, чтобы я умерла и пришла к тебе?
— Нет, любимая, я хочу, чтобы ты следовала за мной.
— Но как, я не понимаю? — шептала Эрика. — Как, Макс, объясни мне, направь меня, я задыхаюсь от безысходности и темноты, Макс…
Но лицо Макса растворилось в белом свете, так и не дав ответа на ее вопрос.
Глава 11
