Я попросил его не жонглировать словами.
– Господин министр, правительство не обязано заниматься проблемами морали, – заявил он, не обращая внимания на мою просьбу.
– Да? А чем оно обязано заниматься?
– Стабильностью. Обеспечением нормального течения жизни. Предотвращением анархии. Защитой общества…
– Но для чего и во имя чего? – перебил я.
Хамфри непонимающе уставился на меня. Пришлось разъяснить свой вопрос.
– Разве не главная, конечная цель правительства – творить добро?
Для моего постоянного заместителя это понятие было слишком расплывчатым.
– Правительство не оперирует понятиями добра и зла, его категории – порядок и хаос.
Мне понятна логика Хамфри. Я знаю: всем нам, политикам, время от времени приходится делать то, во что мы не верим, голосовать за то, что считаем негодным. Я – реалист, а не романтик-бойскаут. Иначе мне бы никогда не достигнуть уровня члена кабинета Ее Величества. Я не наивен и прекрасно понимаю, что каждое правительство действует исключительно в собственных интересах. Но… всему же есть предел! Допустимо ли, чтобы итальянские террористы получали британские детонаторы, да еще с компьютерным устройством?
По-моему, абсолютно недопустимо. Но еще больше меня расстраивает полнейшее равнодушие сэра Хамфри. Я прямо сказал ему об этом.
Его ответ был на удивление прям и прост:
– Эмоции – не мое дело, господин министр. Для этого существуют политики. Мое дело – претворять в жизнь политику правительства.
– Даже если вы убеждены в том, что она неверна?
– Неверна практически любая политика правительства, господин министр, – доброжелательным тоном заметил он, – но кто-то же должен претворять ее в жизнь.
Мне всегда претила манера камуфлировать мысль красивыми словами. Я почувствовал непреодолимое желание докопаться до сути важнейшей моральной проблемы. Логика типа «мы только выполняем приказы» приводит к концентрационным лагерям. С этим надо разобраться… раз и навсегда.
– Хамфри, вы можете привести хоть один пример, когда бы государственный служащий подал в отставку по принципиальным соображениям?
Теперь он был шокирован.
– Немыслимо! Что за предположение!
Как интересно: это был единственный эпизод нашей беседы, не оставивший равнодушным моего постоянного заместителя. Я в задумчивости откинулся на спинку стула. Он тоже молчал, скорее всего, ожидал очередных идиотских, с его точки зрения, вопросов.
– Мне впервые пришло в голову, Хамфри, – медленно протянул я, – что вас совершенно не интересует цель… только средства.
– Что касается меня и моих коллег, господин министр, мы никогда не разграничиваем цель и средства.
– С такими убеждениями все вы попадете в ад.
Наступило долгое молчание. Вначале мне казалось, он размышляет о характере зла, служению которому он вольно или невольно себя посвятил. Отнюдь. Через некоторое время, поняв, что я жду от него ответа, он с легким удивлением сказал:
– Господин министр, я прежде не замечал за вами склонности к теологии.
Мой благородный порыв, мои возвышенные аргументы не произвели на него никакого впечатления.
– Вы – моральный вакуум, Хамфри, – сообщил я ему.
Он вежливо улыбнулся и слегка наклонил голову, как бы благодаря за учтивый комплимент.
– Если вы так считаете, господин министр…
Все это время Бернард находился в кабинете и – я обратил внимание – практически не делал заметок. Но что еще более необычно для него – не произнес ни слова. Поэтому я чуть не вздрогнул от неожиданности, услышав его голос:
– Господин министр, вам пора на встречу.
Я повернулся к нему.
– Вы держитесь в тени, Бернард. А как бы вы себя повели в этом деле?
– Я бы держался в тени, господин министр.
Разговор снова зашел в тупик. На этот раз окончательно. Я бросил Хамфри в лицо все оскорбления, на которые только был способен, а он воспринял их, как комплимент. Создается впечатление, что он начисто лишен морали. Нет, не аморален – просто у него отсутствуют моральные соображения. Он вежливо прервал мои печальные раздумья:
– Господин министр, полагаю, на вопросе о продаже оружия мы теперь можем поставить точку?
– Нет, не можем! – отрезал я и добавил, что намерен продолжить этот разговор с премьер-министром, поскольку его такие вопросы наверняка интересуют. Кого, как не его?! Затем я попросил Бернарда договориться об аудиенции у ПМ.
Сэр Хамфри со мной не согласился.
– Ошибаетесь, господин министр, именно о такого рода делах ПМ предпочел бы никогда не знать, уверяю вас.
– Посмотрим, – сказал я и отправился на встречу.
«Я хорошо помню свое крайне угнетенное состояние после того знаменательного разговора – из головы не выходила тревожная мысль: а вдруг министр прав? Настолько тревожная, что я даже поделился своими опасениями со стариной Хамфри. «В высшей степени маловероятно, – ответил он. – А вы о чем, собственно?»
Объяснил ему, что меня беспокоит проблема цели и средств. А вдруг я тоже со временем стану моральным вакуумом? Ответ сэра Хамфри, признаться, удивил меня. «Хотел бы надеяться, – сказал он. – Если, конечно, не пожалеете для этого сил».
Его слова расстроили меня еще больше. Понимаете, в те времена я искренне полагал: нельзя проводить в жизнь политику правительства, не веря в нее.
Сэр Хамфри только покачал головой и вышел из кабинета. Позднее в тот же день я получил от него памятную записку. Вот она:
ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА
От: Постоянного заместителя
Кому: Б.В.
5 сентября
Всесторонне обдумав Ваш вопрос, настоятельно рекомендую принять к сведению нижеследующее соображение.
За тридцать лет моего пребывания в Уайтхолле сменилось одиннадцать правительств. Если бы я верил во все политические линии, мне пришлось бы попеременно становиться:
1) ярым приверженцем вступления в Общий рынок;
2) ярым противником вступления в Общий рынок;
3) убежденным сторонником национализации сталелитейной промышленности;
4) убежденным сторонником денационализации сталелитейной промышленности;
5) убежденным сторонником ренационализации сталелитейной промышленности;
6) ревностным адептом сохранения смертной казни;
7) ревностным адептом отмены смертной казни;
8) почитателем Кейнса;
9) почитателем Фридмена;
10) приверженцем классической школы;
