В тот вечер я сидел в гардеробной комнате концертного зала
К зданию нас, в сопровождении, казалось всех полицейских констеблей Ланкашира, провели по ветреной и промозглой набережной, а у входа среди встречающих не было практически никого, кроме нескольких десятков поеживающихся от пронизывающего ветра репортеров и фотографов. Их всех интересовал только один, на мой взгляд, довольно-таки глупый вопрос – следует ли ожидать от моего выступления чего-нибудь по-настоящему стоящего и если да, то чего именно?
А может, им уже известно, что сказать мне, собственно, нечего? Тогда все просто ужасно. Через полчаса мое выступление, а я по-прежнему бессмысленно перебираю странички своего текста и все больше и больше понимаю (как будто это не было ясно и раньше), что в нем практически нет
В принципе, это, конечно, не имело большого значения, поскольку, благодаря предусмотрительности Дороти, бурные, продолжительные аплодисменты мне были обеспечены
Впрочем, овации, громкие приветственные выкрики – все это чисто показное и проходящее. В новостях их покажут лишь мельком и без должных комментариев. Затем с экрана прозвучат несколько моих ничего не значащих фраз и жидкие аплодисменты, а в заключение политический обозреватель с кислой миной отметит, что «ничего существенного в своем программном выступлении господин премьер-министр ни партии, ни народу, к сожалению, так и не предложил».
– Мне нужно, понимаете,
По нахмуренному лицу моего главного политического советника было видно, что ничего особенного ей в голову тоже не приходило.
– Учитывая нынешнее состояние нашей экономики, оно само, наверное, и есть единственное, о чем можно говорить, не опасаясь обвинений в неоправданном оптимизме, – помолчав, заметила она. – Если, конечно, вам не захочется дать своим партийным коллегам понять, что нынешний отлив вот-вот сменится приливом.
– Для этого пока нет никаких показаний, – жалобно протянул я.
– А нам и не нужны никакие показания. Вы же на партийной конференции, а не в Старом Бейли [60]. Все что вам нужно – это убежденность!
Убежденность – это, конечно, хорошо, вот только где ее взять? На пустом-то месте!
Мою мрачную меланхолию не развеяла даже озабоченная голова Бернарда, внезапно просунувшаяся в проем двери.
– Господин премьер-министр, – почему-то громким шепотом произнес он. – Там внизу сэр Хамфри и верховный комиссар Буранды. Они хотели бы срочно с вами переговорить. Вы их примете?
Зачем и о чем, было совершенно непонятно, но немного времени еще оставалось, да и хуже от разговора с ними уже не будет. Пока мы ждали, Дороти, как бы размышляя вслух, протянула:
– Безработица достигла ужасных размеров, процентные ставки превысили все мыслимые и немыслимые уровни, инвестиции практически замерли на мертвой точке… И что со всем этим прикажете делать?
Ровным счетом ничего! Увеличить инвестиции нельзя, не снизив процентные ставки. А как их снизить? Этого пока не знает никто. Ведь имеется серьезная аргументация как за то, чтобы их повысить, так и за то, чтобы их понизить. Причем и в том, и в другом есть определенный смысл. Дороти, например, была за их снижение в интересах социальной справедливости, хотя социальная справедливость, собственно говоря, это не более чем один из синонимов инфляции.
– Неужели вы не можете надавить на канцлера, чтобы он надавил на казначейство, потребовав, чтобы оно надавило на Английский банк, заставив его надавить на соответствующие банки? – неожиданно предложила она. В принципе, конечно же, мог бы, но… только не за те двадцать минут, которые оставались до моего выступления. Поэтому единственное, что мне оставалось, это все-таки объявить о своем решении назначить сельского проповедника, мистера Чистюлю, Александра Джеймсона председателем Английского банка. И всем сердцем надеяться на появление в завтрашних газетах заголовков вроде:
