ликовать, о да, непременно буду радоваться перспективе тишины, темноты, влаги, сна. А когда река примет меня в свои объятия и я пойду ко дну, от вашего старого Паучка ничего не останется, кроме грязной тетради в дымовой трубе.
Красивая картина, не так ли? Красивая смерть. Но она не для меня. Я покончу с собой не таким способом, хотя он и кажется привлекательным: тишина, влага, освещенная луной зыбь. Нет. Для меня существует только один выход, и это не река. Я думал о нем уже несколько недель, с тех пор как нашел веревку, которую Хилда пыталась у меня отнять! Я ее нашел. Обнаружил в шкафчике под кухонной раковиной и теперь собираюсь пустить в дело. Где? На чердаке, разумеется, где ее треклятые твари смогут увидеть, до чего меня довели! Пусть гогочут, гудят, затягивают свой напев и топочут своими гнусными ногами, пусть поднимают пыль в лунном свете и рисуют картины на крыше, разве это помешает вашему старому Паучку влезть на сломанный стул, продев свободный конец веревки в ушко, чтобы образовать петлю? Разве помешает перебросить веревку через стропило? И сунуть в петлю голову? Помешает оттолкнуть ногой стул? Ни в коем случае!
О, хватит. Прислушайтесь, в доме такая тишина, что слышно, как мертвые души кашляют и бормочут во сне. Но вот вопрос: почему я все время думаю о зубах Джона Джайлса? О вставных, которые он получил после того, как у него вырвали собственные. Они лежали в стакане с водой на полке в комнате санитаров, перед едой он поднимался и брал их, а потом возвращал. Так вот, как-то весной Джон был несколько месяцев очень спокоен, и летом было решено в первый (и единственный) раз перевести его в нижнюю палату; кроме того, решили, что раз его можно перевести вниз, то ему можно постоянно носить зубы. Я тогда работал на огороде, и одной из больших радостей для меня был крикет, из старого чайного сада мне было хорошо видно поле внизу. И однажды Гэндерхилл принимал команду из соседней деревни, все пациенты из нижних палат вышли посмотреть игру, Джон тоже. Может быть, причина заключалась в солнце, но среди игры он разволновался. Оттуда, где я работал, слышны были удары битой по мячу, аплодисменты, внезапные крики на судью, все звуки явственно поднимались по склону холма — и неожиданно я услышал громовой рев:
— Остин Маршалл, где мои мозги? Где мои мозги, гад?
Я посмотрел вниз и увидел среди игроков Джона. Он устремил взгляд к зданиям вверху и тряс кулаками.
—
(Джон думал, что, пока он спал, его мозги похитил главный врач.)
Четверо санитаров с беспокойством пошли к нему по траве, но тут сам доктор Остин Маршалл появился на верхней террасе и крикнул:
— Джон, в чем дело?
Я повернулся к нему, прикрывая глаза от солнца. Но вид главного врача лишь еще больше разъярил Джайлса, и он бросился бегом к лестнице. Санитары вскоре одолели его — он отчаянно сопротивлялся — и, все еще продолжавшего кричать, поволокли вверх по лестнице и прямиком в жесткоскамеечную палату. Только потом обнаружилось, что во время борьбы он потерял зубы.
Несколько дней эта история служила нам пищей для разговоров, а потом мы о ней забыли. Но две недели спустя я рвал салат-латук с грядок у дороги. В то лето он вырос у меня замечательным, то был сорт «аугустас», зеленый, хрустящий, гибкий. Лето стояло прохладное, для латука это хорошо, в жару его листья становятся горькими. Я выращивал всякие сорта, но «аугустас» нравится мне больше всех, листья у него самые нежные и вкусные. Я рвал его и возле самой дороги наткнулся на особенно великолепное растение. Раздвинул толстые зеленые листья, и внутри, прямо посередине, оказались зубы Джона! Скалящиеся на меня! А
— Где мои мозги, гад?
Странная штука, не так ли? Ваш старый Паучок с негромким смехом лезет за табаком. Последняя цигарка на дорогу, потом я вынимаю носок, достаю ключи — и на чердак!
Примечания
1
Перевод В. Левика.
2
Английская кварта — 1,14 литра.
3
Английская пинта — 0,57 литра.
