символическими значениями (символическими в нашем, неминуемо предметном языке, а не в бытии), не предполагая, что мы можем их'содержание и объект существования наглядно развернуть в некотором пространственном расположении или реальной последовательности событий. Никакой целостный эффект не разворачиваем в реальную совместность или же последовательность дистинктных объектов с их свойствами. Напомню то, что уже говорилось об особых многообразиях 'целых как многих', где в точках пересечения мира и его наблюдения мы имеем дело с объектами, относящимися к ряду рядов, но ни к какому из них в отдельности, и которые похожи на так называемые 'размытые множества' в математике (никакое свойство таких объектов не может быть представлено как множество, состоящее из отдельных дистинктных предметов). Тем более в области мышления о мышлении нужно приостановить в себе манию наглядности. В XX веке, как в физических рассуждениях, так и в анализах сознания, мышления это требование (и его выполнение) особенно ясно проступило, вышло на передний план.
Я приведу один простой пример. В экспериментах в физике известна картина интерференции и разброса электрона при пролете через решетки, открываемые или закрываемые. Одна закрыта, открыта другая, обе закрыты или обе открыты. И часто в понимании этого процесса как бы само собой полагают, что электрон так же пролетает через отверстия решетки, как кирпич пролетал бы через окно. Полагают так, потому что язык (содержащий предметные термины - 'отверстие', 'электрон - тело') так говорит. Но стоит так думать, как исчезает понимание (появится в том числе и 'свобода воли' электрона). Электрон не летит в указанной картине так, как кирпич пролетает через окно. Но думать сказанное (мы ведь говорим в языке и не можем изобрести не наглядный язык, т.е. не имеющий предметных референтов: можно говорить о чем- то ненаглядном, но само говоримое не может не быть им) предполагает в акте одновременно удерживать всю координацию различных слоев и уровней физической теории (в семантике, синтаксисе и т.д.), все посылки и допущения дистинктно применяемого в данный момент термина физической теории.
В другом примере и Эйнштейн и Нильс Бор обращали внимание на то, что в формулах и построениях физики, и в теории относительности, и в квантовой механике фигурирует одна немаловажная деталь - значение 'корень из минус единицы'; например, в квантовой механике ячейки фазового пространства заполняются из области комплексных значений, из комплексной поверхности. А комплексные значения, как известно, - это значения, содержащие в себе мнимые числа. И ясно, что в суждениях с такими мнимостями для обозначаемых ими определенных явлений и процессов в мире необходима способность к ненаглядному постижению - так же, как и для действий систем или эффектов целостности, о которых говорилось выше.
И здесь я сделаю один неортодоксальный шаг, бросающий свет с этой новой стороны на упоминавшуюся превращенность действия в системе. Ненаглядное или символическое постижение, как я сказал, выполняется, если совершается полное мысленное действие, т.е. на каком-то усилии (предполагающем эффект бесконечности) в одном акте мысленного действия 'держатся' вместе вся координация уровней, все посылки и допущения этого акта. А если не держатся (а вся ситуация продолжает действовать)? Тогда мы имеем наглядность ненаглядного - превращенное действие системы или превращенную форму, превращенную феноменальность. Акты мышления, как и реальные акты в социальных системах, вовсе не всегда в полном виде выполняются на уровне их агента, хотя тем не менее выполняются в целом, т.е. выполнение их возможно не в полностью развернутом виде, а при условии, что имеются наглядности, замещающие неразвернутые и пропущенные звенья и делегирование их представляющие. Фактически, такого рода феномены в нашем сознании, как кристаллизирующие ориентиры нашей деятельности, нашей мотивации и средств ее реализации, как ядра, мобилизующие вокруг себя мир, появляются в качестве замещающих представителей опущенного и неохваченного (или вообще ушедшего). И этому служит именно их наглядность, хотя она есть мнимость, т.е. ее референтному предмету не может быть определено место в действительном существовании в реальных его терминах. Короче говоря, то, чего я не знаю, сказывается через наглядную мнимость, мне представляющуюся, и через нее, через ее оперативность, реализуется, слагается с другими элементами действия.
Это имеет простой оттенок в области суждений о социальных системах. Каким образом вообще термин 'закон' может применяться к действиям свободных и сознательных существ? Не случайно Лейбницу постулатом предустановленной гармонии приходилось отвечать на загвоздку, что и законы есть, и действует все-таки свободный индивид, каким-то чудом своим свободным действием (и не зная всего) реализующий именно то, что предписано в законе. Конечно, если предположить, что есть некий демон или бог, наблюдающий все ответвления и обратные эффекты в системе, и ничто из этого не ускользает от его внимания и возможности вмешательства, то тогда, естественно, законы выполняются и при таких действиях, и осмысленно применение самого термина 'закон'. Но мы не можем предположить, что каждый отдельный агент системы является вот таким вот демоном, пробегающим и держащим в своей голове все ответвления социальной системы и свои возможности вмешательства в нее, чтобы совершить малейший акт, соответствующий законам этой системы. Маркс в этой ситуации как-то сказал странную фразу, а именно, что агенту капиталистической экономической системы нет никакой необходимости знать законы ее, чтобы поступать сообразно им и эффективно (с точки зрения системы) действовать. Ему достаточно видимости (феноменально превращенной), которая порождена системой и является представителем этих неизвестных законов, наглядно встроенным в зрение индивида. Например, действие, ориентирующееся по такому 'желтому логарифму', каким является цена труда, более адекватно, точно и эффективно, чем действие, которое желало бы себя построить на основе законов трудовой теории стоимости. Человек разорился бы или вообще не мог бы со смыслом действовать в данной экономике - именно потому, что разрушил бы в себе знанием особые целостности, особые наглядности, которые представляют и замещают в себе, в своей неразложимости, тысячи и тысячи не прослеживаемых мышлением связей.
Это расширение значений (логических) определений истинности (кроме значений 'истинно' или 'ложно', появляется еще и значение 'превращенность') связано с онтологией - как связано с ней и то, что здесь мы вообще можем не иметь ситуации 'истинно - ложно' (имея дело с неполным действием) пли иметь избыточное (с его неизобразительным, невидимым элементом), что тоже не позволяет отбросить какую- либо одну из взаимозаключающих сторон противоречия. Да и вообще нельзя исключить точку зрения субъекта как ложную (что снова возвращает нас к проблемам существования). Дело в том, что во всякой живой форме 'начало', 'источник', порождающие ее, обладают свойством воспроизводиться в качестве продукта и результата ее же действия, и нам приходится к ним еще как-то в свою очередь относиться, удваивать (не имея при этом возможности придать реальность нашему непредметному, 'чистому' сращению с источником, ибо оно само содержится в условии того, что элементы нашего отношения могут быть предметными и реальными) - и начинается переворачивание и переодевание смысла иррациональными и иллюзорными мнимостями в поле, индуцированном источником, что и есть превращенная форма, онаглядившая наглядно не представимое. Рационально же развернуть 'начала' и 'источник', в котором мы сращены с невидимым и наглядно не представимым и с феноменально телесными артефактами, можно лишь в континууме бытия-сознания, континууме живых форм, возникающих, развивающихся и умирающих. Иными словами - не рассудочно в рамках понимательной связки задав рациональность, а растянув и расположив ее по независимой конечной области участия в 'форме жизни' как ее элемент. Превращенные объекты тогда - знаки сохранения неустранимого различия бытия и сознания, несводимости бытия.
Это, следовательно, один из элементов развития современной логики и методологии науки, который радикально ставит задачу пересмотра и ограничения всего классического континуума мысленных операций и идентификаций объектов, которые обычно практикуются простым переносом на человеческую реальность, но без учета, что сознание здесь - одно из неустранимых измерений самого объекта исследования. Речь идет о разработке такого способа обращения с фактами этой реальности, который предполагает иные метафизические постулаты и допущения, чем те, которые допускались классикой и полагались ею в качестве всеобщих и универсальных, совпадающих с абсолютными чертами самой действительности. Это пересмотр абстракций упорядоченности бытия или хаоса, понятий истины или заблуждения, непрерывности или прерывности, отношения 'описания извне' и 'описания изнутри' и т.д. Проблема, короче, состоит в построении онтологического пространства мысли, отличного от так называемого декартова пространства и могущего послужить лоном отработки или, если угодно, изобретения расширенных рациональных форм мысли и объективного описания.
Первое, что приводит в движение все эти вопросы, это, конечно, введение онтологического принципа неполноты бытия (или снятие классической посылки полного бытия-знания, т.е. предположения такого
