первостепенной важности, так как все организмы, а не только критики-искусствоведы и философы, все время опираются на эстетику.
Центральной в усилиях по описанию Креатуры является проблема описания, состоящего из множества частей, но тем не менее унифицированного с такой логической организацией, которая моделирует сложность живых систем. В живых системах происходит множество событий, а тем не менее целое остается целым. Вот почему важно видеть, что каждый термин метафоры многогранен – имеет собственную внутреннюю сложность. Если «весь мир – театр», это не вопрос идентичности частей театра и частей мира, а вопрос эквивалентности отношений между частями метафизической структуры и тем, что моделируется ею.
Грегори уделял особое внимание одному виду расширенной метафоры – притче (или рассказу).
Из всех доступных, имеющихся в нашем распоряжении метафор, центральной является собственное 'Я'. Изучение 'Я' помогает понять других людей намного лучше.
В связи с этим необходимо также сказать, что для большинства людей на протяжении всей истории структурой, соединявшей их индивидуальную жизнь в сложную закономерность мира, в котором они жили, была религия – расширенная метафора.
Иногда религия охраняет, защищает коммуникативную связь, необходимую для понимания Креатуры, функционируя в качестве своеобразной терапии при определенных отклонениях и патологических изменениях в коммуникации, обычно возникающих у людей.
Интересно, что религиозные метафоры в большинстве своем полны парадоксов.
Грегори считал, что искусство, как и религия представляет тот участок опыта, который характерен для способа мышления на уровне Креатуры. Произведение искусства является результатом мыслительного процесса, как раковина или человеческое тело.
Каждое произведение искусства зависит от сложности внутренних отношений – «много мыслей ушло на создание розы». Эстетическое единство очень близко понятиям системной целостности и холистического восприятия. А оценка произведения искусства является узнаванием, возможно, опять-таки узнаванием самого себя.
XVIII. МЕТАЛОГ: ПОСТОЯННАЯ ТЕНЬ (МКБ)
Отец: Все работаешь?
Дочь: А ты? Ты как будто все время находишься в тени, но работа идет. Так ты умер или нет?
Отец: Я всегда говорил, что цивилизацию ждет беда, если мы не сможем принять факта нашего умирания. Наше бессмертие в наших идеях, мыслях. Вот почему я оставил тебе тяжелую задачу завершить эту книгу.
Дочь: Да, это совсем не легкая и не очень приятная задача. Другая работа ведь у меня не идет.
Отец: Ты помнишь, я рассказывал тебе о человеке в Эзалене, который в состоянии транса писал картины под Моне?
Дочь: Да, конечно. У моей подруги есть в доме комната, где обычно останавливалась Маргарита. Людям, которые в ней живут, часто снится она, как будто она приходит и велит им продолжать работу, закончить исследования, возложить на себя ответственность.
Отец: Ты когда-нибудь спала там? Дочь: Да, но я думала о другом, и она мне не являлась.
Отец: Никуда не денешься от подсознательного. Мне никогда полностью не удавалось войти в контакт с тенью моего отца, но все-таки и то немногое, чего я добился, помогло мне переосмыслить суть эволюции.
Дочь: Твой отец открыл, что если у жука оказывалась дополнительная лженога, это означало, что вместо одной ноги у него было две – правая и левая, «правило Бейтсона». Ты же пришел к выводу, что это вовсе не дополнение очередной ступени двусторонней симметрии, а потеря, потеря на определенной стадии эпигенеза информации, необходимой для определения симметрии (право-лево) в инструкции о том, как выращивать ногу в данной конкретной ситуации. И это привело тебя к мыслям о Креатуре – биологическом мире как мире информации.
Отец: Послушай, Кэп, я вроде никогда не рассказывал тебе о…
Дочь: Нет, но лучше не надо. С меня и так хватает загадок. Однажды у меня было видение «ангела» – как обнаженной мужской фигуры, вся в лучах света. Вот и освети мне, пожалуйста, те вопросы, которыми я занимаюсь: укажи мне на симметрию в одних местах, на асимметрию в других…
Отец: Видишь ли, мы стараемся в конце концов выработать тавтологию.
Дочь: То есть все будет выглядеть как простое «если Р, то P»
Отец: Это и есть основные идеи, вероятно, математические по форме, но требующие, чтобы их открыли. И не только их, но и связи между ними.
Дочь: Иногда передо мной возникает образ Евклида, не того, который, вероятно, существовал, а мифического Евклида. Один из его учеников подходит к нему и говорит очень гордо: «Я вывел три новые теоремы». И затем эти теоремы великолепно вписываются в единое целое, так как они не новы, они внутренне присущи аксиомам. Вот как все это развивается.
Отец: Вот именно, что тавтология – то и не развивается. В Е теоремах нет ничего нового. Они представляют собой просто старые аксиомы и определения, но только перегруппированные. Теорема Пифагора вся исходит из аксиом. Существенное требование тавтологии состоит в том, что связи между предложениями – пусты, то есть не содержат информации о предмете речи.
Дочь: А я говорю, что развивается
Отец: Да нет же! Весь смысл в том, что аксиомы не развиваются!
Дочь: Ладно, ладно. Только не кричи на меня. Итак, аксиомы не развиваются. Но в этом смысле и семя не развивается. Оно только взрывается, как ты это называешь, а его ДНК состоит из команд или «приказов», которые указывают эмбриону, саженцу и т.д., как расти. Разве не то же происходит с тавтологией? Где аксиомы указывают тавтологии, как развиваться?
Отец: Ну да. В этом смысле – конечно. Семечко не добавляет ничего нового по мере роста или не так уж
