политики изоляционизма нападение японцев на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года). Молотов прилетает в Берлин сумеречным ноябрьским днем 1940 года, и шофер везет его по Унтер ден Линден к Советскому посольству. Молотов похож на провинциального школьного учителя; нацисты встречают его холодно, но с соблюдением всех надлежащих церемоний. Никто при его приближении не машет красными флажками — даже у дверей посольства. Похоже, рядовые берлинцы даже не знают (или не хотят знать) о его приезде. Риббентроп при первой же встрече с советским министром иностранных дел уточняет: «Четыре великие державы — Советский Союз, Япония, Италия и Германия — должны договориться о единой долговременной политике, разграничив в мировом масштабе свои сферы интересов». Риббентроп, в высокомерных и уклончивых выражениях, предлагает «подарить» СССР Босфор и Дарданеллы, которые были объектами притязаний русских политиков со времен Петра Великого и Екатерины И. Сами же немцы удовлетворятся тем, что получат «остальное», то есть Балканы, Румынию, Югославию и Болгарию! Шмидт, бессменный переводчик фюрера, отмечает, что «русский, как кажется, быстро раскусил своего партнера». Далее в своих мемуарах Шмидт передает содержание любопытной беседы. «Англия побеждена, — говорит Риббентроп — Для ее империи и для нее самой это начало конца. Необходимо, чтобы каждый из нас расширил свое жизненное пространство в южном направлении. Россия должна получить выход к морю». — «К какому морю?» — спрашивает Молотов, столь же высокомерный, как Риббентроп, но более точно выражающий свои мысли. Риббентроп проведет тридцать шесть часов в непрерывных дискуссиях с Молотовым, чувствуя себя все более неловко и — согласно тому же Шмидту — увязая в собственной «словесной галиматье». Молотов будет настойчиво повторять свой вопрос: «К какому морю?» В конце концов нацистский министр не без издевки скажет, что речь может идти о Персидском заливе или о прибрежных водах Омана.
На набережной Тирпицуфер
Канарис, со своей стороны, хочет быть в курсе последних событий. Этот человек, который старше Гитлера на два года и тоже бросает хищные взгляды на Персидский залив, который вечно сидит, ссутулившись, над секретными документами (но на его сшитом на английский манер мундире нет ни одного партийного значка), в настоящее время имеет в своем подчинении 18 тысяч агентов. «Это орудие, без которого невозможно обойтись» — так оценивает Канариса Гитлер; и когда тот, покинув свое бюро на набережной Тирпицуфер, просит, чтобы рейхсканцлер его принял, тотчас соглашается. «Как Молотов, мой фюрер?» Но Гитлер не желает откровенничать, даже со своим «орудием», этим немецким Талейраном. Каналья Вильгельм Канарис (для друзей просто Вилли) ехидно думает про себя: «Если фюреру и удалось принудить Чемберлена проглотить его знаменитый зонтик, то заставить Молотова сжевать его пенсне будет не так просто». Канарису ясно, что Гитлер собирается подстроить Молотову какую-то ловушку. Но какую именно? Пока что, как он чувствует, из этого ничего не выходит — фюрер раздражен и растерян.
В подвале на Вильгельмштрассе
Через несколько мгновений в рейхсканцелярию является сам Молотов. Чтобы выиграть время, фюрер показывает гостю свой диплом почетного жителя Данцига (подписанный его же представителем в этом городе) и золотые запонки, о происхождении которых он ничего не сообщает, но говорит, что они для него дороже, чем Железный крест. Запонки (как мы знаем благодаря мемуарам Шмидта) — подарок Евы Браун. Все это, как и фотография молодого орла, которого поймали в Карпатах два лесничих и который потом был выпущен в небо над резиденцией Гитлера в Берхтесгадене,[170] похоже, ничуть не интересует русского. Молотов, наконец, усаживается в кресло напротив рейхсканцлера. Его лицо, обычно замкнутое, застывает еще больше и кажется совершенно непроницаемым. Потом вдруг он начинает засыпать Гитлера вопросами, уже не заботясь о соблюдении протокола. Фюрер сбит с толку. «С ним никто никогда так не разговаривал», — отмечает Шмидт в своих мемуарах, прежде чем перейти к перечислению всех вопросов Молотова относительно Балкан, Турции, Дарданелл, Персидского залива, великого муфтия, Роммеля, Египта. Чтобы успеть сообразить, как лучше ответить, Гитлер просит принести чай, но и за чаем поток вопросов не иссякает — теперь речь идет о Финляндии, Скандинавских странах, торговых соглашениях. Гитлер говорит, что устал, и предлагает перенести продолжение беседы на завтра.[171] Молотов улыбается. На следующий день Молотов заявляет, что «не верит в разгром Англии и ее империи», и возвращается к вопросам о Балканах и Финляндии. Гитлер выходит из себя, говорит, что должен проконсультироваться с Муссолини, прежде чем согласиться на переговоры русских с болгарами. Обычно прекрасно владеющий собой, он сейчас теряет хладнокровие, и его тон становится угрожающим: «Если бы, паче чаяния, Германия захотела чем-то оправдать ухудшение своих отношений с Россией, Дарданеллы бы ей для этого не понадобились». На сей раз Гитлер прерывает дебаты под каким-то формальным предлогом. Молотов приглашает фюрера и высших немецких чиновников на парадный обед в своем посольстве. Но Гитлер, безмерно уставший от своего гостя, туда не пойдет. Зато англичане, расшифровав с помощью «Ультры» сообщения «Энигмы», вовремя узнали о встрече и начали бомбардировку точно в тот момент, когда Риббентроп провозгласил тост в честь Молотова. Общая суматоха, русские и немцы выбегают на Унтер ден Линден, под грохот зенитных батарей, и спешат укрыться в надежном бомбоубежище на Вильгельмштрассе. Беседа двух министров иностранных дел продолжается в темноте. «Англия побеждена, СССР может начать продвижение к Индийскому океану», — говорит Риббентроп. Молотов с издевкой отвечает ему: «Если Англия побеждена, то что мы делаем в этом подземном убежище и откуда взялись падающие на Берлин бомбы?»
Берлинские чиновники за работой
Две головы германского орла — абвер Канариса и гестапо Рейнгарда Гейдриха — смотрят в разные стороны и враждуют между собой (хотя Гитлеру кажется, что он контролирует ту и другую). В то время как идет подготовка к германо-советской войне, Гейдрих упорно стремится сломить Великобританию. Ночи, которые он проводит в своем тайном убежище (где до сих пор так эффективно работал), свидетельствуют о том, что он введен в заблуждение ложными отчетами, поступающими из Англии и Америки. Он думает, что застрахован от возможности расшифровки немецких сообщений, но на самом деле это не так. В действительности он целиком зависит от «Ультра», которая уже разгадала все секреты «Энигмы». Не сознавая своей ошибки, он считает, что в ближайшем будущем произойдет «крах Великобритании, за которым сразу же последует расчленение Британской империи, и Америка, оказавшись в изоляции, немедленно избавится от Рузвельта». Такая его позиция — логическое следствие уверенности в «Энигме» и успехов немецкого оружия, а также новых методов союзников, теперь уже готовых ради достижения своих целей пожертвовать многими человеческими жизнями, в том числе и жизнями собственных агентов. Гейдрих, сыгравший для Гитлера роль Мефистофеля, вскоре будет убит на шоссе под Прагой. А пока из своего кабинета он посылает Браухичу, главнокомандующему сухопутными войсками, «странные директивы» (Браухич). «Часть английского населения, а именно все здоровые мужчины в возрасте от семнадцати до сорока пяти лет, за исключением представителей местной администрации, должны быть интернированы и отправлены на континент». Англичанам он уготовил участь рабов, тогда как немцам по его замыслу предстояло обрести на территории Великобритании жизненное пространство, соответствующее их темпераменту, и развитую промышленность, которая позволила бы им еще более интенсифицировать собственное производство, уже получившее мощный импульс к росту в результате присоединения к Германии Рурской области и создания в окрестностях Берлина комплекса военных предприятий. Решившись подчиниться «приказам относительно организации и функционирования военного правительства в Великобритании», Браухич и командующие 9-й и 1б-й армиями (которым предстояло вторгнуться в Англию) согласились на то, от чего в свое время отказался в Польше генерал Гальдер. Для англичан
