Кассир был глубоко оскорблен. Его толстые губы задрожали.
— Почему же? За что вы меня так запятнали?
— Повторяю, — сказал Коба, — лично против вас мы ничего не имеем. Будете работать как не запятнанный ничем член организации. Но в комитет отныне вы не входите.
— В чем же причина?
— Причина? — переспросил Коба.
Он не спешил, глядя на обидевшегося, ошеломленного кассира.
В ту минуту Каурову заново просилась в глаза ложбинка, раздавившая кончик носа Кобы. И вдруг всплыло вычитанное в какой-то книге: раздвоенный нос — признак жестокости.
Продлив молчание, Коба затем кратко обронил:
— Соображения конспирации.
Вахтанг вскочил.
— Я буду писать в Тифлис. Этого так не оставлю.
Не считая нужным отвечать, Коба сложил на животе руки. Кассир сделал над собой усилие, заставил себя выговорить:
— До свидания.
Кауров мягко откликнулся:
— Извините. До свидания. Мы тут расплатимся, товарищ Вахтанг.
Однако тот, храня достоинство, подозвал духанщика, велел дать счет, уплатил за всех. И тяжелым шагом несправедливо осужденного покинул ресторанчик.
Коба рассмеялся.
— Человека выгнали из комитета и еще заставили платить за угощение.
— Вовсе не заставили.
Но Коба похохатывал, обретя отличнейшее настроение.
— Так, Того, и надо!
12
Не затрагивая пока событий, что происходили в те же сроки, докончим рассказец о деле Вахтанга.
Он действительно писал жалобу в Тифлис, в Союзный комитет, где его знали как давнего участника социал-демократических кружков. Послал и личное письмо Папаше, с которым подружился еще в юности.
Папаша приехал в Кутаис, чтобы на месте разобрать этот конфликт.
Члены нового, уже сконституированного комитета — тайная большевистская пятерка — собрались вместе с Папашей в обширной, почти необитаемой квартире полковника Каурова, постоянно жившего в имении.
Небольшая комната Алеши служила местом заседания. Кауров уважительно предложил Папаше занять кресло за письменным столом, но тот уселся на диван.
— Мне тут поудобнее. А хозяйское кресло занимай сам. Я у вас здесь только гость.
Коба на этот раз явился выбритым. Освобожденная от растительности нижняя часть лица была густо изрыта щербатинками оспы. Он скромно выбрал стул в углу. На стульях расположились и другие. Папаша огласил жалобу Вахтанга. Потом повернулся к Кобе, желая послушать объяснение. Но Коба сказал:
— Пусть выскажутся товарищи.
Слово взял Кауров. В свое время, как помнит читатель, он нс был уверен; надо ли Вахтанга устранить из комитета? Согласившись, однако, с аргументами Кобы, Алеша теперь убежденно их изложил. Да, мы будем защищать наше решение о Вахтанге. Складывается новая партия пролетариата. Боевая. Централизованная. Дисциплинированная. Подчиняющая себя глубокой конспирации. В комитеты такой партии могут войти лишь профессионалы революционеры, последовательно твердые большевики. И Алексей дословно повторил изречение Кобы:
— Легальный человек в комитетеэто все равно что открытая настежь дверь из квартиры на улицу.
Папаша склонил голову набок, почесал под бородой шею.
— Сдается мне, — заговорил он, — это схоластика, товарищ Вано.
Тут, кстати, заметим, что Кауров, не желавший зваться Того, выбрал себе непритязательную кличку Вано, что соответствовало русскому «Ваня», «Иван».
— У тебя, продолжал бородач, получается так: легальный человек — какое-то окаменевшее понятие. Легальный, а ведет нелегальную работу. Почему это должно на него бросать тень? Ты говоришь: примиренец. Это не совсем так. Я с ним беседовал. В совместном деле он, думаю, совсем перейдет па нашу сторону. Зачем его отталкивать?
В нашем повествовании уже мельком сообщалось, что моральный авторитет этого размышляющего сейчас вслух тифлисца, ушедшего от народничества к революционным марксистам, одного из зачинателей социал-демократических организаций в Грузии, далее безоговорочно заявившего себя большевиком, последователем Ленина, был непререкаем. Все знали: в вопросах, что составляют жизнь партии а другой он не имел, даже семьей не обзавелся, — Папаша отбрасывает личные привязанности или иные непринципиальные соображения, судит по совести.
Он сделал еще несколько замечаний насчет только что выслушанной речи, сказал с улыбкой и об ее молодой пылкости. Затем опять повернулся к рябенькому члену комитета:
— Товарищ Коба, твое мнение?
Кауров ожидал, что его старший товарищ, умевший убедительно отстаивать свою правоту, развернет сейчас ряд доказательств в подкрепление их общей позиции.
Но Коба преспокойно выговорил:
— Я не возражаю. Пусть Вахтанг останется членом комитета.
Кауров был ошеломлен. Слегка румянившиеся его щеки вдруг густо покраснели. В ушах зашумело от прилившей крови. Смятение помешало ему что-либо сказать. Он лишь воззрился на Кобу, который с еле приметной усмешкой выдержал негодующий взгляд. Дальнейшего обсуждения Кауров почти не слышал, не мог сосредоточиться.
Вскоре стали поодиночке расходиться. Ушел и Папаша. В комнате остались только двое — Алексей и Коба. Наконец-то можно дать себе волю.
— Коба, как это понимать? Ты меня предал!
Низенький оборвыш твердым шагом приблизился к столу. Сказал:
— Я не буду из-за одного человека, какого-то Вахтанга, ссориться с Союзным комитетом.
Под рукой Каурова на столе стояла лампа. Не раздумывая, он ее схватил и швырнул в Кобу.
(…Рассказывая об этом мне спустя пять с половиной десятилетий, Алексей Платонович пояснил:
— Я тогда был наивным, невинным мальчишкой. Воистину простаком революции. Не имел понятия о таких подлых вещах…)
Тусклоглазый гость обладал, однако, быстрой реакцией, сумел увернуться, Разбилось со звоном стекло, по желтым половицам растекся керосин. Коба не утратил спокойствия, иронически прокомментировал:
— Хорошо, что не была зажжена. А то сгорел бы дом.
— Но где же, — выпаливал Кауров, — где твои слова: «открытая дверь на улицу»? Где твои принципы?
— При мне. Мы свое проведем. Изолируем Вахтанга. Не будем с ним считаться.
— Почему же ты не посоветовался со мной?
Ответ был холоден:
— Не нахожу нужным советоваться о том, что признаю правильным.
Словно бы поставив на этом точку, Коба затем спокойно заговорил:
