Каурову пришла на память еще одна строка из листовки Центрального Комитета партии: «Бебели не падают с неба, они вырастают лишь снизу…» Может быть, впрямь этот замарашка, тоже подобно немецкому бывшему токарю выбравшийся из самых низов, теперь вырастает в Бебеля России?
Подошли к дому, где на верхотуре, под самым чердаком обитали два студента — приятели Каурова. У них, любителей выпить, спеть, сплясать, нередко устраивались пирушки. Хозяйка тоже отличалась склонностью к винишку. В первом этаже помещался полицейский участок.
— Того, куда ты меня привел?
— Ничего. Опасность, как известно, стихия войны. Над этим логовом наилучшее для тебя пристанище. Спокойно здесь переночуешь.
Миновав полицейскую обитель, поднявшись по сбитым каменным плитам лестницы, вошли к весельчакам студентам. Коба ожидал в прихожей, пока Кауров объяснялся в комнате.
— Кто это с тобой?
— Грузин. Бедняк. Мой давнишний приятель. Приехал в Петербург поискать счастья. Хочет где-нибудь устроиться. Приютите его на ночь.
— Конечно, пусть ночует.
Вернувшись в прихожую к Кобе, Кауров сказал:
— Останешься здесь. Ни о какой политике не говори. Поддерживай мою версию: бедняк, приехал заработать. Завтра можешь перейти в другое место. Вот тебе адрес: Широкая улица. — Кауров назвал номер дома и номер квартиры. — Там живет мой брат. Я ему скажу.
— Ладно. Уходи. Наставлений читать не буду. Ты тертый калач. Сам знаешь: осмотрись, чтобы улица была чиста.
Короткое рукопожатие заменило какие-либо сантименты. На этом расстались.
Несколько дней спустя Коба пришел на ночевку к брату Каурова — врачу, обитавшему с женой на Васильевском острове. Хозяева отсутствовали, гостя впустила миловидная домашняя работница. По- прежнему заросший, он смахивал на разбойника. Под изгибом выдававшейся вперед жесткой шевелюры, что зачесывалась лишь пятерней, был почти вовсе спрятан лоб. Щеголявшая в белой наколке петербургская девушка оторопела.
— Буду ночевать, — объявил он. И, усмехнувшись, предложил: — Если ты меня боишься, запри куда- нибудь и возьми себе ключи.
Она так и поступила, заперла его в маленькой комнате. Вернувшиеся хозяева, загодя предупрежденные Алешей, застали пришельца под замком. Комнатка была заволочена табачным дымом. Коба сидел и курил. Ему устроили ванну, выдали смену белья, посадили к зеркалу побриться. Невестка Алексея постригла Кобе бороду, находившуюся в анархическом состоянии. Он сразу после ужина лег спать.
Наутро вместе с ним позавтракали, выпустили его по черной лестнице, проводили взглядами через окно. Он твердым легким шагом горца пошел по Широкой улице.
(Повествуя, Алексей Платонович добавил:
— Пошел по Широкой улице в прямом и переносном смысле слова.)
20
Истекло более полугода. Как-то в зимний день в комнате Каурова появилась квартирная хозяйка.
— Алексей Платонович, к вам пришел какой-то… — Голос седоватой дамы явно выказывал сомнение, — Студент?
— Именно что не студент. Какой-то несчастный человек. Одет в летнее пальто. Обвязан шарфом. Грязный. Немолодой.
— Что же, пригласите его.
И вошел Коба. Его внешность, конечно, по-прежнему вызывала подозрения. Кепка, обмотанный вокруг шеи шарф, заношенное демисезонное пальто. Не стрижен, не брит. Встопорщенная черная борода. Губы посинели на морозе.
— Коба! Садись, раздевайся, согрейся. Сейчас найду тебе что-нибудь поесть, И прежде всего тебе надо чаю. Горячего чаю.
Достав у хозяйки кипяток, Кауров принялся отогревать Кобу чаем.
— Ну, Коба, рассказывай. Что с тобой? Откуда ты?
— Из Москвы. На вокзале в Москве заметил шпика. Улизнул от него. Сел в поезд. Прикорнул. Потом среди ночи на какой-то станции вышел на перрон. И увидел того же самого шпика.
— Черт… ну и мерзавец!
— Исполняет свое дело. Увязался, не отцепишься. Я несколько раз выходил из вагона. Он тут как тут. Наверное, он и минуты не поспал.
Кауров был наслышан о тактике охранного отделения: выследить крупного революционера, но брать не сразу, а вести наблюдение, не спускать глаз, чтобы пошире охватить законспирированную организацию. И лишь потом сгрести.
— Водил его, водил, — говорил Коба. — Кажется, удалось избавиться. Однако на явку все-таки я не пошел. Заскочил к тебе.
— Пей чай. Согревайся.
Кауров внимательно обозрел улицу в окно: не видно ли притаившегося или шастающего взад-вперед шпика? Нет, никакой сомнительной фигуры перед домом не было. Коба сказал:
— И он не спал, и я не выспался. Теперь бы мне соснуть.
— Ложись.
Коба скинул свои неприглядные башмаки и, не раздеваясь, вытянулся на кровати, далеко не доставая ногами спинки. Небольшие ступни были обтянуты нитяными дешевыми носками, которые, конечно, весьма слабо оберегали от мороза.
— Коба, ложись как следует. Разденься.
— Не привыкать.
Буквально в ту же минуту он заснул.
Проснулся уже затемно, часов в пять вечера. Возник вопрос, как проскользнуть мимо агента, если, паче чаяния, он не упустил Кобу. Может быть, Коба оденется в женское платье? Однако эту мысль пришлось отбросить. Если бы он и побрился, снял усы и бороду, все равно в его внешности, в повадке было что-то неискоренимо мужское. Даже не сразу определишь, что же это именно. Твердый ли широкий шаг, грубый ли склад прямоносого лица? Или посадка, повороты головы? Нет, нет, никак он не сойдет за женщину.
Надо хотя бы одеть Кобу по-зимнему. К сожалению, Кауров располагал лишь единственным своим студенческим пальто, служившим круглый год. Однако для Кобы нашлись теплые толстые носки, вязаная шерстяная фуфайка, перчатки, меховая шапка. Теперь тот был все же защищен от простуды.
— Коба, я сбегаю на разведку.
На улице Кауров не обнаружил ничего опасного. Мела поземка. Спешили прохожие, подняв воротники. Кауров прошелся. Повернул обратно. Настороженный взгляд нигде не обнаружил типа, который бы бессмысленно топтался.
Вернувшись, он сказал:
— Можно выходить. Шпика не видно.
Они вышли. Однако пройдя лишь несколько шагов по улице, Коба молвил:
— Он здесь.
— Где?
— Посмотри наискосок. Идет по той стороне наравне с нами.
Да, на противоположной стороне шагал высокий человек в жеребковой черной шапке с опущенными наушниками. Был поднят меховой воротник его пальто. Стриженые усы заиндевели. Кауров чертыхнулся:
— Негодяй! Где же он прятался?
