подобающий случаю текст – благородная попытка сэра Ральфа сочинить гимн в честь новобрачных – пылился на его столе. 24 декабря Хобхаус тронулся в путь вместе с унылым женихом. Они расстались в Честерфорде: Хобхаус направился в Кембридж, а Байрон – в Сикс-Майл-Боттом. Рождество оказалось несчастливым, как и в Сихэме, потому что полковник Ли был дома, и Байрон чувствовал себя не в своей тарелке.
Там он написал письмо с отказом от помолвки, но Августа убедила брата не отправлять его. Вечером следующего дня Байрон встретился с Хобхаусом. Тот записал в своем дневнике: «Никогда еще жених так не торопился».
Они отправились в Сихэм на следующий день, погода стояла морозная, землю покрыл снег. Байрон, который любил жаркий юг, решил, что это дурное предзнаменование. Он «честно признался своему спутнику, что не любит будущую жену, но в то же время добавил, что испытывает к ней уважение – самую верную гарантию семейного счастья и благополучия. Он заметил, что испытывает отвращение перед браком, пока его запутанные дела не разрешились…». Той ночью Хобхаус записал в дневнике: «Жених уже не испытывает нетерпения».
В восемь вечера, в пятницу 30 декабря, через неделю после отъезда из Лондона, они наконец добрались до Сихэма. Там их уже с нетерпением ждали. Первое впечатление Хобхауса о мисс Милбэнк было не в ее пользу. «Мисс выглядит довольно неизящно, в длинном и закрытом платье, как заметил Б., хотя у нее красивые ноги. Нижняя часть ее лица непривлекательна, а верхняя – выразительна, хотя и некрасива». Позднее он нашел ее более привлекательной. «Со мной она вела себя открыто и искренне, без манерничанья и притворства. К моему другу она казалась по-настоящему привязанной, с восторгом глядя на его волнующуюся грудь, однако мастерски скрывала свои чувства. Б. любит ее, находясь рядом, и это легко заметить посторонним».
1 января была суббота, и свадьбу отложили на следующий день. Ночью Байрон сказал другу: «Что ж, Хобхаус, это наша последняя ночь, завтра я буду мужем Аннабеллы». По словам Мура, Байрон «описал себя просыпающимся в утро свадьбы с самыми грустными мыслями при виде висящего на стуле парадного костюма. В том же настроении он один бродил по поместью, пока его его не призвали на церемонию…».
Свадьба состоялась в гостиной, где присутствовали только два священника, семья Аннабеллы и ее бывшая гувернантка, миссис Клермонт. «Мисс М. была тверда как скала и в течение всей церемонии не отрываясь глядела на Байрона, повторяла слова громко и четко. Б. сначала споткнулся, произнося: «Я, Джордж Гордон», а когда сказал: «делить радости и горести», то глянул на меня с полуулыбкой».
Кольцо, которое Байрон надел на палец Аннабелле, было когда-то найдено в саду в Ньюстеде, когда он был там с Августой, это кольцо принадлежало еще его матери. Тяжелое золотое кольцо, пришедшееся впору коренастой миссис Байрон, оказалось слишком большим для изящного пальца мисс Милбэнк. Ее мать была близка к истерике, потому что в душе уже сомневалась в достоинствах своего зятя, который не смог устроить отвечающую приличиям свадьбу. Позже она написала: «Никогда до или после свадьбы не сделал он ни одного подарка леди Б., даже такого простого, как бриллиантовое обручальное кольцо…»
Гостей не было. Леди Байрон вышла и вскоре вернулась в дорожном платье. Хобхаус вспоминал: «Байрон был спокоен, и мне показалось, будто я только что похоронил друга». Во дворе уже ждал экипаж. Новобрачным пришлось проехать сорок миль по морозу, прежде чем они остановились на ночь в Халнаби- Холле, в Йоркшире, доме, который снял сэр Ральф для их медового месяца. Хобхаус положил в экипаж томик поэм Байрона в желтом сафьяновом переплете в качестве свадебного подарка леди Байрон. В дневнике он написал: «Когда я пожелал ей много счастливых лет, она сказала: «Если я не буду счастлива, то только по своей вине». Я с грустью расстался со своим милым другом».
Путь в Халнаби был под стать хмурому зимнему дню. И Байрон, и его жена чувствовали себя скованно, а недавние волнения еще больше усиливали напряжение. Байрон, обожавший теплые берега Средиземного моря, не любил холод, и мысль о сумрачном доме в Йоркшире вызывала у него неприязнь. У него было время поразмыслить об утраченной свободе, невинной девушке, ставшей его женой, унылой семейной жизни, которая его ожидала. Аннабелла, удрученная отъездом из дома, где она была любимым и избалованным ребенком, хотела плакать и с тревогой следила за малейшими изменениями в поведении своего супруга, приготовившись оскорбиться его кажущейся суровостью и холодностью. Ничто не могло растопить лед их обоюдного отчуждения, и поездка в холодном экипаже еще больше усиливала раздражение Байрона и опасения Аннабеллы.
Позднее Аннабелла говорила, что они ехали молча, пока Байрон, чтобы дать выход тягостным чувствам, не разразился «диким пением», возможно исполняя одну из албанских песен, которые позднее так поразили чету Шелли на Женевском озере. Когда колеса экипажа застучали по улицам Дарема, в городе раздался колокольный звон в честь свадьбы мисс Милбэнк. Байрон, раздраженный вначале этим звуком, иронично заметил: «Должно быть, звонят на счастье?» После этого он яростно набросился на жену: «Мы расстанемся! Ты должна была выйти за меня, когда я в первый раз предложил!»
Такими были воспоминания леди Байрон о первых событиях и словах их семейной жизни, которые она записала сама или поведала своим друзьям. Байрон, слышавший часть этих обвинений, говорил Медвину: «Когда мы садились в карету, меня обвинили в том, что я женился на леди Байрон «назло», оттого что она дважды отказала мне… Я возразил. И если бы я был настолько груб, как утверждает леди Байрон, то она немедленно покинула бы экипаж… На это у нее бы хватило смелости, и она подобающим образом сумела бы ответить на оскорбление. Наш медовый месяц не был безоблачным, на семейном небосклоне появлялись тучи, но ни у кого он не был столь плохим».
Только после наступления темноты новобрачные прибыли в Халнаби-Холл. Слуги собрались поприветствовать их. Но Байрон, смущаясь своей хромоты, оставил Аннабеллу одну. Этой оплошности она впоследствии придала небывалое значение. Должно быть, Байрону удалось успокоить жену тем безмолвным способом, который оказался так эффективен во время первого визита в Сихэм, потому что Мур говорил Хобхаусу, что Байрон вспоминал в своих мемуарах, как «он до ужина уложил леди Б. на диван в первый день их совместной жизни».
Ужин и вино помогли скоротать вечер, и Байрон был приятно удивлен домашней библиотекой, уютной гостиной, окна которой выходили на юг. Однако его тон вновь стал горьким и негодующим. Еще в пути начался снегопад, и Байрон понял, что простудился, – естественно, это не обрадовало его. Стесняясь своей ноги, он всегда спал отдельно от своих любовниц, и теперь стыд сделал его жестоким, или так показалось Аннабелле, которая вспоминала: «Он с отвращением спросил меня, буду ли я спать с ним в одной постели, сказал, что ненавидит спать с женщинами, но что я могу поступать так, как мне захочется». И вновь он сумел успокоить ее или убедить, что его раздражение скоро пройдет, потому что наконец они уединились за алым пологом, прикрывающим постель. Проснувшись и увидев огонь камина за красной тканью, Байрон, глядя на жену, подумал, что «находится в аду с Прозерпиной рядом». Байрон признался Хобхаусу, что в первую ночь его охватил прилив грусти, и он встал с постели. Когда же наконец вернулся, то пролежал в кровати до полудня.
Утром Байрон выглянул в окно и увидел заснеженный парк и замерзшее озеро. Когда он спустился в библиотеку, то понял, что Аннабелла опять обиделась на его пренебрежение. Она чуть не плакала, но он сказал с иронией, возможно решив, что она уже сожалеет о браке: «Теперь слишком поздно, я ненавижу сцены». Позднее Аннабелла вспоминала: «Я изо всех сил пыталась притворяться веселой и улыбаться, чтобы вызвать в нем самые лучшие и великодушные чувства».
Аннабелла была влюблена в Байрона и легко прощала его, стоило ему повести себя мягче. Ее пугала лишь его непредсказуемость, и она не понимала, что его часто злила ее собственная чопорность. Когда она вела себя естественно и переставала быть безупречной мисс Милбэнк, вместе им было весело и хорошо. Байрон искренне радовался и называл ее душкой из-за круглого румяного лица. А она называла его милым гусем, ласковым прозвищем, вероятно предложенным Августой. Байрон и не подозревал, как жену пугали его меланхолия и резкие перепады настроения. Часто она казалась ему приятным и умным спутником, с которым легко находиться рядом. 7 января Байрон написал леди Мельбурн: «Мы с Белл пока уживаемся очень хорошо в обществе друг друга… Очень надеюсь, что наш брак окажется удачным».
