Двойственное отношение Байрона к своим греческим планам удивляло леди Блессингтон. Сначала он говорил о них возвышенно, потом смеялся над собственным героическим жестом… И часто он упоминал о том, что умрет в Греции. «Надеюсь, это случится в бою, потому что это будет достойным концом печального существования, и я испытываю ужас перед сценами смерти в постели…»
Байрон был раздосадован, когда семья Блессингтон объявила о своем намерении в конце мая уехать из Генуи. Их совместные верховые прогулки стали для Байрона необходимостью. Они оживляли в его душе воспоминания о беззаботных днях в Англии. Байрон даже выражал желание побывать на родине перед поездкой в Грецию, но его удержали мысли о неприятных обстоятельствах его возвращения, включая одну или две дуэли, на которые он сам себе обещал вызвать своих врагов вроде Саути и Брума.
Прежде чем чета Блессингтон отправилась в Неаполь, состоялось трогательное прощание. Графиня подарила Байрону свою любимую арабскую лошадь по кличке Мамелюк, чтобы он взял ее с собой в Грецию, хотя и была изумлена тем, что Байрон начал торговаться, и убедила графа купить яхту Байрона «Боливар», за которую он долго не платил. При расставании графиня плакала, по словам Терезы, хотя сама леди Блессингтон в своем дневнике писала, что плакал Байрон.
После отъезда Блессингтон Байрон начал серьезные приготовления к путешествию. В конце мая он получил от Киннэрда письмо с сообщением о выданном ему кредите в размере четырех тысяч фунтов, которых вместе с двумя тысячами Байрона вполне хватило бы для его целей. Байрон уже начал делать покупки, необходимые для путешествия. Через доктора Александра он приобрел лекарства, которых хватило бы «на два года на тысячу человек». Из Занта пришло письмо Блэкиера с приглашением приехать. Байрону был необходим старый авантюрист Трелони, который провел годы юности в Восточных морях и знал толк в кораблях. Установив надгробный памятник над прахом Шелли на протестантском кладбище в Риме, Трелони отправился во Флоренцию и начал готовиться к новым авантюрам. Он мечтал сопровождать Байрона.
Его доверенное лицо в Генуе, Барри нашел корабль под названием «Геркулес», который можно было зафрахтовать после плавания в Ливорно. По рекомендации доктора Александра Байрон решил взять в плавание молодого врача Франческо Бруно, только что закончившего университет. Трелони с нетерпением ожидал путешествия в Грецию. Однако по прибытии в Геную его рвения поубавилось. Ему совсем не понравился «Геркулес»: «Посудина вроде угольщика, вместимостью сто двадцать тонн, круглодонная и с крутой кормой…» Тем не менее Трелони начал приготовления с помощью неловкого, но увлеченного Пьетро.
В минуты, когда предстоящее путешествие виделось Байрону героическим паломничеством, он заказал специальную форму для себя и всего экипажа, чтобы в подобающем виде высадиться на греческих островах в великолепных одеяниях из пурпура и золота. Джакомо Аспе сделал три шлема: один для Пьетро из зеленой материи в форме уланского кивера с фигурой богини Афины на маленьком постаменте из меди и черной кожи; а для Байрона и Трелони два шлема времен Гомера, позолоченных и украшенных перьями, под которыми на шлеме Байрона располагался его герб и девиз «Верь Байрону». Пьетро, романтический «борец за свободу», был в восторге, но, когда Трелони не одобрил этой затеи, Байрон с неохотой отказался от мысли надеть шлем. Однако он взял все три шлема в Грецию.
В разгар приготовлений к отъезду и грустного прощания с Терезой Байрон был раздосадован дерзкими напоминаниями Ханта об обещаниях помочь Мэри Шелли и ему самому. Вероятно, Байрон собирался выполнить свое обещание, но Хант обладал даром раздражать его, как сейчас, перечислив то, что он должен Шелли и его вдове, и распространяя слухи об обещаниях Байрона. В конце концов Байрону пришлось пойти на уловки, чтобы заставить Мэри принять деньги, несмотря на ее обиду. Было 28 июня, а Байрон уезжал в начале июля. Он написал Ханту: «Я получил письмо от миссис Ш., в котором она в пятый или шестой раз меняет свои планы, а именно совсем не хочет никуда уезжать, по крайней мере с моей помощью, называя все происходящее «разрывом» и т. п. На это мне нечего сказать. Я передам деньги тебе, тогда сможешь сказать, что взял их взаймы…» Одновременно Байрон заявил Ханту, что отказывается быть душеприказчиком Шелли и не примет двух тысяч фунтов, указанных в его завещании.
Хант сообщил, что Мэри отказалась взять деньги и обратилась за помощью к Трелони. Возражение Байрона на кажущуюся холодность Ханта, к сожалению, не сохранилось, но о нем можно догадаться по длинному и оскорбленному ответу Ханта. Он упрекал Байрона за сердитые слова, сказанные в адрес Шелли, и откровенное упоминание о взглядах Шелли на поэзию Ханта. Затем он вернулся к своей прежней ситуации и просил пятьдесят фунтов, чтобы перебраться с семьей во Флоренцию. Он также просил простить его долг в двести пятьдесят фунтов, потраченный на переезд из Англии. Байрон не мог долго сердиться и, когда вновь обрел душевное равновесие, послал Ханту успокоительное письмо с обещанием обеспечить его всем необходимым для поездки во Флоренцию или Англию.
Тереза, которой нравилась Мэри, была огорчена их ссорой, виновником которой считала Ханта, «потому что он сказал ей (Мэри), что она не нравится лорду Байрону, несмотря на воспоминания о Шелли, и что ее приходы докучают ему, что он мечтает отправить ее в путешествие и предпочтет никогда не видеть ее снова». Если бы Мэри была равнодушна к Байрону, примирение могло бы состояться быстрее. То, что любой жест доброй воли с его стороны мог смягчить ее сердце, видно из ответа Мэри Терезе на попытку уладить их отношения: «…если он изъявит хоть малейший знак дружбы и вновь будет рад помочь мне, я с готовностью соглашусь и буду очень благодарна». Но дело зашло слишком далеко, и Байрон, мечтавший избежать истеричного прощания и слез Терезы, не желал удовлетворять эмоциональные требования другой женщины. Но перед отплытием он отправил Мэри примирительное письмо и наказал Барри приготовить деньги для ее поездки.
Торжественные обещания Байрона вернуться к Терезе были не просто пустыми словами, потому что он и сам надеялся на возвращение. Она хотела ему верить, но у нее были предчувствия, что они больше никогда не увидятся. Вначале Байрон намеревался совершить увеселительную прогулку на Ионические острова и, возможно, на материк и вернуться через пару месяцев. Пока он еще не думал о возможности остаться дольше, если его приезд будет радостно встречен греками и он сможет помочь им в их деле. Хобхаус хотел, чтобы Байрон собрал сведения для Лондонского комитета и своим присутствием морально поддержал борцов за освобождение.
В последние дни перед отъездом Байрон был очень благодарен своим агентам, Дугласу Киннэрду в Англии и Барри в Генуе. Киннэрду удалось собрать почти девять тысяч фунтов наличными и в кредит. Он сообщил, что суд над Джоном Хантом за издание «Видения суда» будет отложен, а публикация остальных песен «Дон Жуана» идет полным ходом. Барри, который не только занимался снаряжением «Геркулеса» для плавания, но и служил необходимым барьером между Байроном и греческими изгнанниками в Генуе и Ливорно, которые относились к Байрону как к сказочному волшебнику, понял, как нужно оберегаться от хищных инстинктов греков, особенно изгнанников, которые были еще более жадными и своекорыстными, чем их соотечественники на родине. Они были готовы наложить руки на все деньги, предназначенные для помощи патриотам.
В последние часы перед отъездом Байрон и его спутники взошли на борт «Геркулеса». Тереза, обезумевшая от тоски и отчаяния, намеревалась терпеливо ожидать в своем доме возвращения возлюбленного. Граф Гамба, ее отец, получил разрешение на возвращение в Равенну и хотел, чтобы дочь поехала с ним. Тереза пыталась найти какой-нибудь предлог, чтобы остаться в Генуе, пока не вернется Байрон, но в конце концов согласилась поехать с отцом.
13 июля Байрон был готов покинуть дворец Салуццо. «Роковой день настал, – вспоминала Тереза. – Он решил спать на борту, чтобы отплыть на следующее утро. В пять часов он должен оставить Альбаро. С трех до пяти он не отходил от мадам Гвичьоли. Он не хотел оставлять ее одну в момент отъезда и просил миссис Шелли побыть с ней». Мэри пыталась утешить Терезу и ободрить ее, но понимала, что это бесполезно. Когда Мэри ушла, Тереза сидела одна и пыталась найти успокоение в маленькой записной книжке, в которой Байрон записывал свои дела с момента их встречи в 1819 году. «Слышу флейту, – написала Тереза, – какая грусть наполняет меня! Да поможет мне Бог!» На следующий день на рассвете Барри помог ей дойти до экипажа отца, и только тогда ей хватило смелости взглянуть на небо и заметить направление ветра.
Байрон взошел на борт с Трелони, графом Пьетро Гамбой, молодым доктором Бруно и Константином Скилитци, которого обещал доставить в Грецию. Кроме домашней живности они взяли четырех лошадей Байрона и одну лошадь Трелони, верного бульдога Моретто и огромного ньюфаундленда по кличке Лев, которого подарил Байрону морской лейтенант в отставке Эдвард Ле Месурье. В довершение к этому на борт
