и впрямь так, будто на ней кто-то кувыркался.
Что полностью соответствовало действительности.
— Наверное, — продолжил профессор после некоторого размышления, — я сам устроил здесь беспорядок прошлым вечером, когда распаковывал багаж, а постель с тех пор так и не прибрали. Возможно, служанка хотела навести здесь порядок, зашла в комнату и попалась на глаза нашему мальчонке. Но тут ее окликнули, дали другое поручение, а кровать осталась незастеленной. Да, полагаю так все и было.
— Это нетрудно проверить. Позвоните и спросите, — высказал полковник предложение, которое Паркинс нашел весьма разумным.
Появившаяся горничная, однако, заверила, что заправила постель еще поутру, в присутствии джентльмена, и с тех пор в комнату не заходила. Нет, сэр, второго ключа у нее нет. Дубликаты ключей есть у мистера Симпсона, может быть, он скажет, кто побывал у джентльмена в номере.
Вся история оставалась полнейшей загадкой. Тщательный осмотр — а Паркинс прекрасно помнил, где какие вещи у него лежали — показал, что из номера ничего не пропало и вещи оставались на своих местах. Мистер и мистер Симпсон в один голос утверждали, что никому не выдавали второй ключ, и Паркинс по справедливости не мог не признать, что слова и горничной, и хозяина гостиницы звучали убедительно. Скорее, он готов был допустить, что мальчишка что-то напутал, а то и просто наврал полковнику.
Последний за ужином был непривычно молчалив, а в конце вечера, желая Паркинсу спокойной ночи, грубовато проворчал:
— Ежели понадоблюсь ночью, так вы знаете, где меня найти.
— А? Что? Спасибо, полковник Уилсон, большое спасибо, но я надеюсь, что мне не понадобится беспокоить вас ночью. О, кстати, я ведь, кажется, так и не показал вам тот старинный свисток, о котором рассказывал. Хотите взглянуть? Вот он.
Полковник осторожно повертел в руках свисток, рассматривая его в свете свечей.
— Вы можете разобрать эту надпись? — полюбопытствовал Паркинс, когда полковник вернул ему его находку.
— Нет. Во всяком случае, не при таком освещении. А что вы собираетесь делать со свистком?
— Ну, по возвращении в Кембридж я покажу его тамошним археологам, узнаю их мнение и, если они сочтут его представляющим ценность, передам в какой-нибудь музей.
— Хм, — буркнул полковник, — Что ж, возможно, вы и правы. Но насчет себя скажу с уверенностью: попадись эта штуковина мне, я зашвырнул бы ее подальше в море. Конечно, я понимаю, что советовать вам такое бесполезно, но боюсь, это до поры до времени. Недаром ведь говорят «век живи — век учись».
Они расстались у подножия лестницы, и вскоре каждый оказался в своей спальне.
По какой-то неудачной случайности на окнах номера Паркинса не имелось ни штор, ни даже занавесок. Прошлой ночью он просто не обратил на это внимания, но на сей раз подумал, что луна будет светить прямо в окошко, и когда поднимется достаточно высоко, ее свет непременно его разбудит. Досадуя на это, Паркинс, проявив завидную изобретательность, соорудил с помощью коврика, булавок, трости и зонтика ширму, надеясь, что она (если, конечно, не развалится), заслонит постель от прямого лунного света. Вскоре профессор устроился на кровати с толстенным научным трудом, чтение которого просто не могло не навеять дрему. Глаза начали слипаться, и, окинув напоследок комнату сонным взглядам, профессор задул свечи.
Должно быть, он проспал около часа, когда внезапно почувствовал, как что-то совершенно бесцеремонно вырывает его из сна. Проморгавшись и оглядевшись, Паркинс сообразил в чем дело — самодельная ширма развалилась, и яркая, холодная луна светила прямо в лицо. Раздраженно ворочаясь, он размышлял о том, что лучше: встать и восстановить ширму или отвернуться и попробовать заснуть. И тут внезапно профессор резко повернулся и замер, всматриваясь и прислушиваясь. Он слышал звуки, словно кто-то ворочался, как и он, — и звуки эти доносились с соседней кровати. Завтра же, — решил Паркинс, — потребую, чтобы хозяин ее куда-нибудь переставил, а то в ней завелись то ли крысы, то ли вовсе не поймешь что. Шум стих, но тут же возобновился, и профессору стало совсем не по себе. Существо, поднявшее возню на постели, явно было гораздо больше любой крысы.
Лично я могу представить себе оцепенение и ужас профессора, ибо лет тридцать назад сам (правда, во сне) видел нечто подобное, однако читателям, наверное, будет нелегко даже вообразить, какие чувства охватили его, когда на пустой, что он знал совершенно точно, кровати внезапно появилась сидящая фигура. Мгновенно вскочив с постели, он метнулся к окну за тростью, которую использовал для своей ширмы и которая, единственная из всего, находившегося в комнате, могла сойти за оружие. Увы, это оказалось худшим из возможных решений, ибо незнакомец неуловимым движением соскочил с кровати и, широко растопырив руки, преградил путь к двери. Сама мысль о том, чтобы попытаться проскочить мимо него к выходу из комнаты, повергала Паркинса в трепет: возможность хотя бы прикоснуться к этому существу почему-то пугала так, что профессор скорее выбросился бы в окно. Несколько мгновений противник неподвижно стоял в тени, так что рассмотреть его лицо не было никакой возможности. Потом, сгорбившись и наугад шаря вокруг руками, он начал двигаться, и Паркинс с ужасом, но и с некоторым облегчением, подумал, что незваный гость не иначе как слеп. Наполовину отвернувшись от профессора, он неожиданно бросился к только что покинутой им кровати и принялся со страшным ожесточением — таким, что Паркинса пробрала дрожь, — мять и комкать постельные принадлежности. Спустя несколько мгновений, видимо поняв, что кровать пуста, он прекратил это занятие и повернулся к окну. Профессору представилась наконец возможность увидеть его лицо.
Паркинс страшно не любит, когда его об этом расспрашивают, а из немногого услышанного от него у меня сложилось впечатление, что запомнилась ему главным образом совершенно жуткая физиономия из
Но помимо того, он едва не лишился и жизни. Странное существо с потрясающей быстротой заметалось по комнате, размахивая руками, и уголок его рукава задел щеку Паркинса. Тот, хотя и понимал, сколь опасен может быть для него любой звук, невольно вскрикнул от отвращения, и слепой противник мгновенно сориентировался. Он прыгнул к Паркинсу. Отпрянув к распахнувшемуся за его спиной окну и видя почти вплотную перед своим лицом полотняную физиономию, профессор завопил как зарезанный.
Именно в этот последний миг к нему (думаю, вы догадываетесь откуда) пришло спасение. Распахнув дверь, полковник ворвался в комнату и увидел у окна две фигуры: кто-то наседал на профессора так, что тот явно рисковал вывалиться наружу. Правда, когда храбрый офицер подскочил к окну сам, там оставался только Паркинс, в следующее мгновение лишившийся чувств и рухнувший ничком на пол, где перед ним уже валялась скомканная куча постельного белья.
Не задавая никаких вопросов, полковник Уилсон первым делом выпроводил из номера сбежавшихся было на крики слуг, уложил Паркинса в постель, а сам завернулся в покрывало и провел остаток ночи на второй кровати. Рано утром приехал Роджерс, встреченный с куда большим радушием, чем случись ему прибыть днем раньше. После долгого совета, который держали эти трое в комнате профессора, полковник вышел из гостиницы, держа двумя пальцами какую-то маленькую вещичку, и со всего размаха мускулистой руки зашвырнул ее в море. Позднее над задним двором Глоуб Инн можно было увидеть дымок: жгли какое- то тряпье.
Должен признаться, я не помню, как удалось объяснить случившееся постояльцам и прислуге, но, так или иначе, подозрение в подверженности белой горячке с профессора сняли, да и дурная слава к гостинице не пристала.
Почти не приходится сомневаться в том, что не вмешайся вовремя полковник, Паркинс либо вывалился бы из окна, либо сошел с ума. Правда, при этом остается неясным, что собственно, кроме как нагнать страху, могло сделать с человеком явившееся по свистку существо: ведь в нем не было ничего материального, кроме сделанного из постельного белья тела. Во всяком случае, полковник, помнивший похожий случай, имевший место в Индии, уверял, что полотняное страшилище было физически бессильно и могло только пугать. Но, в любом случае, он считал это происшествие явным подтверждением справедливости его суждений относительно Римской церкви.
На этом история заканчивается: могу лишь добавить, что взгляды профессора на некоторые вопросы теперь не столь категоричны, как были прежде. Да и нервы у него не те: он не может спокойно смотреть на
