– Хороший слуга, – изрекла миссис Джорден, которая теперь окончательно утвердилась в своем превосходстве и в соответствии с этим стала говорить назидательным тоном, – не нуждается в том, чтобы ему говорили! Ее светлость спасла своего возлюбленного. Женщины это делают часто!
На этот раз нашей героине потребовалось больше времени, чтобы собраться с мыслями; наконец она все же сказала:
– Ну, что там говорить, конечно же, я не знаю! самое главное, что его удалось спасти. Выходит, – добавила она, – что они все же много сделали друг для друга.
– Больше всего сделала она. Он теперь у нее на привязи.
– Да, да! До свиданья.
Они раз уже обнимались и не стали делать это вторично; но миссис Джорден спустилась вместе со своей гостьей по лестнице и проводила ее до самых дверей. Тут, хоть дорогой они и успели перекинуться несколькими словами, младшая снова остановилась и снова вернулась к разговору о капитане Эверарде и леди Бредин.
– Вы что, думаете, что, если бы она, по вашим слонам, не спасла его, он бы не был теперь в ее власти?
– Думаю, что да. – Стоя уже на пороге, миссис Джорден улыбнулась при мысли, которая ей вдруг пришла в голову. Разинув свой большой рот, она глотнула сырого, мглистого воздуха. – Мужчина всегда ненавидит женщину, которой нанес обиду.
– Но какую же обиду он ей нанес?
– Да то самое, о чем я говорила. Понимаете,
– А что, он этого не хотел?
– Раньше нет.
– Раньше, чем она нашла телеграмму?
Миссис Джорден немного смутилась.
– А разве это была телеграмма?
Девушка сообразила:
– Сдается, я слышала это от вас. Впрочем, что бы это ни было…
– Да, что бы это ни было, вряд ли она
– Так, выходит, она его окрутила?
– Да, окрутила. – Уходившая стояла теперь на нижней ступеньке лестницы, остававшаяся – на верхней, и их разделял довольно густой туман.
– Когда же вы переберетесь в ваш новый домик? Через месяц?
– Самое позднее. А вы когда?
– Еще того скорее. После того, как мы столько с вами поговорили об этом, у меня такое чувство, как будто я уже туда переехала!
–
Примечания
В предисловии к 17 тому нью-йоркского собрания сочинений, где напечатаны произведения, которые Генри Джеймс назвал «рассказами о псевдосверхъестественном и ужасном» («tales of quasisupernatural and gruesome»), он утверждает, что подобные фантазии никогда не вышли бы из-под его пера, если бы не его давняя любовь к «историям как таковым», к искусству создавать напряжение, вызывать тревогу, любопытство и ужас: «Должен признаться, что в поисках странного я пробудил ужасное в духе „Поворота винта', „Веселого уголка', рассказов „Друзья друзей', „Сэр Эдмунд Орм', „Подлинная вещь'. Я искренне стремился избежать избыточности, исходя из того, что экономия в искусстве всегда красива. <...> Любопытный случай, редкое совпадение, каким бы оно ни было, еще не составляют истории, в том смысле, что история – это изумление, возбуждение, напряжение и наше ожидание; историю создают чувства людей, их оценки, сочетание жизненных обстоятельств. Удивительное удивляет больше всего тогда, когда оно происходит с вами и со мной, оно представляет ценность (ценность для других), когда его нам непосредственно предъявляют. И все же, хотя и может показаться странным заявление о том, что я чувствую себя уверенней, рассказывая о таких приключениях, какие случились с героем „Веселого уголка', нежели о бурных похождениях среди пиратов и сыщиков, я полагаю, что вышеупомянутое сочинение ставит некий предел, который я сам себе положил в рамках „приключенческого рассказа'; причина этого – вовсе не в том, что я лучше „изображаю' то, что мой несчастный герой пережил в нью-йоркском особняке, нежели описываю сыщиков, пиратов или каких-нибудь изгоев, хотя и в последнем случае мне было бы что сказать; причина в том, что душа, связанная с силами зла, интересна мне особенно тогда, когда я могу представить самые глубокие, тонкие и подспудные (драгоценное слово!) связи».
На атмосферу, воссоздаваемую в рассказах Генри Джеймса и многих других писателей конца XIX – начала ХХ века, несомненно, повлияла установившаяся в то время мода на спиритизм. Современные писателю трактовки феномена медиумизма и мистического транса были известны ему, в частности, из трудов его брата Уильяма Джеймса. Последний не давал однозначного объяснения этим явлениям, и это обстоятельство также повлияло на способ их изображения в рассказах и повестях его брата. Уильям Джеймс в знаменитом сочинении «Многообразие религиозного опыта» подытожил результаты многолетних