обнажены, а еще два таких же одеты в сногсшибательные вечерние туалеты: один – в свободном, без пояса, платье с блестками и в черных перчатках, а другой – в платье из мерцающего черно-муарового шелка. Никогда не видевшая ничего подобного, кроме как в магазинной витрине на одной фешенебельной лондонской улице, она была ошеломлена непривычной элегантностью платьев.
Ее сердце упало. Лондон. Это название уже само по себе нагоняло чувство уныния. Лондон, в котором она жила, в том покрытом грязной сажей здании. Лондон. Жила там как узница.
Она прошла по коридору, миновала второй пролет лестницы и помедлила, колеблясь, перед закрытой дверью. Медленно открыв ее, увидела спальню с гигантской низкой кроватью. Простыни на ней были взбиты дыбом. Сильно пахло мускусными духами, застоявшимся сигаретным дымом и душистым мылом. На тумбочке у кровати стоял черный блестящий телефон, а рядом с ним – пепельница, полная окурков, перепачканных губной помадой.
Неряха.
Она открыла двери огромного кленового гардероба, где висели шикарные платья, верхняя одежда и меха. Пышно, ничего не скажешь. Истинное великолепие. Невозможно представить, как все это можно купить.
У туалетного столика она заглянула в зеркало, пристыженная собственной неэлегантностью, толстой кожей, спутанными волосами, своим дешевеньким миткалевым платьем для беременных.
На столике стояла бутылочка из толстого хрусталя с духами. Она коснулась ее, пробежала пальцами по контурам стекла, приподняла бутылочку, ощущая ее вес, вытащила пробку, налила немного духов на оба запястья и растерла их. Духи больно обожгли палец, и она заметила тонкую царапину. Должно быть, порезала его о тот нож, подумала она, но не обратила особого внимания, так как боль утихла. Легкими касаниями она надушила шею за ушами и дотронулась до груди. Запах окутал ее. Она вытряхнула из бутылочки еще духов, потом еще, потерла ими лицо, побрызгала одежду, волосы, трясла и трясла, пока бутылочка не опустела.
Она отнесла бутылочку в пристроенную к спальне ванную и постояла там. Тишина. Затем вынула зубные щетки из стакана на умывальнике, приспустила панталончики и помочилась в этот стакан. Осторожно держа бутылочку из-под духов над раковиной, она наполнила ее содержимым стакана, снова заткнула ее, обтерла фланелевым полотенцем для лица и поставила обратно, на туалетный столик.
Теперь она чувствовала себя получше, посильнее.
Когда она спускалась вниз, снаружи радостно заржала лошадь. Поспешив к входной двери, она выглянула наружу. Две все еще оседланные лошади были привязаны около конюшен. Ее сердце заколотилось. Их не было там, когда она пришла. Одна из лошадей заржала снова – Джемма.
Она пробежала по подъездной дорожке, по траве, пересекла украшенный резьбой деревянный мостик над мельничным лотком и побежала вверх по склону, к конюшням.
Теперь оттуда послышался новый звук, перекрывающий рев воды: наполовину крик, наполовину стон, вылетавший из конюшен. Вот еще один стон, а потом женский голос пронзительно завопил:
– О да! Твой кинжал! Дай мне твой кинжал!
Она остановилась. Солнце опустилось ниже, тень повисла над ложбиной. По ее телу разливался холод, а вместе с ним возникло и ощущение тошноты под ложечкой.
– Еще! Еще! О господи, еще!
Несколько секунд она стояла как в параличе, не в силах пошевелиться. Потом побежала.
– О бог мой, еще! Твой кинжал! Твой великолепный кинжал! Ну, еще! Еще! Еще же! Ох! Ох!
Она добежала до двери и потянула ее на себя.
– Пронзи меня! Пронзи меня! Про-о-онзи меня…
Голос женщины дошел до визга, эхом отдаваясь от соломы, отвлекая от запаха лошадей, бензина, мускусных духов. Она зашла внутрь, в душное помещение, набитое газонокосилками, канистрами военного образца, жестянками поменьше с бензином и керосином, мешками с конским кормом, стогом сена, принадлежностями для верховой езды, висящими на крючках на кирпичной стене, и штабелем бревен вместе с топором и пилой, прислоненными к стене рядом с дровами.
Через дверной проем впереди, ведущий в темные стойла, она смогла разглядеть то, что поначалу приняла за два бревна, но, когда глаза пообвыкли, сообразила, что это мужские ноги, высовывавшиеся из стойла. Его брюки и трусы были спущены на лодыжки, туфли с носками оставались на ногах.
– Ох! ох, ох, как сладко!
Почувствовав, как что-то сочится из нее, она начала дрожать мелкой дрожью от ярости, все сильнее и быстрее, пока все вокруг не превратилось в расплывшееся пятно. Она открыла застежку сумочки и провела пальцами вдоль лезвия ножа.
Нет! Она вытащила руку и закрыла сумочку. Поговорить. Просто хочу поговорить. Только и всего.
–
Она прошла через дверной проем, миновав первое пустое стойло. Отсюда они оба были отчетливо видны ей: обнаженные волосатые ноги Дика и ягодицы; его рубашка, наполовину задранная на спину; согнутые в коленях стройные белые женские ноги, поднятые по обе стороны от него. Вцепившись в его плечи, она безумно мотала головой, тряся черными волосами. Задница Дика работала, как насос, вперед- назад все быстрее и быстрее…
–
Она видела между его ног черный куст, красные губы, протискивавшееся в них древко. Посмотрев на лицо женщины, безжалостное и прекрасное, с закрытыми глазами, на волосы, отброшенные назад, она увидела, как глаза вдруг открылись и уставились на нее.
Казалось, время остановилось. Потом глаза вспыхнули злобой, испугавшей ее.
Дик тоже ощутил ее присутствие и повернулся. Волосы его были взъерошены, лицо же, потное от напряжения, постепенно становилось красновато-коричневым от ярости.
– Господи Иисусе! – закричал он. – Какого черта ты здесь делаешь? – Он поднялся на ноги. – А ну-ка, пошла вон отсюда, ты! Убирайся прочь, сучка! Корова! Корова уродливая! Ты меня слышала?
Пошатываясь, он двинулся к ней, не делая ни малейшей попытки натянуть брюки, и врезал ей оплеуху, потом другую.
– Нет! Пожалуйста… пожалуйста, мы же должны…
Он пихнул ее, отбросив через дверной проем, в складское помещение. Она упала на спину, и ее голова с размаху ударилась о что-то твердое.
– Ну давай-давай, вали отсюда, коровища! Выметайся немедленно, поняла? Убирайся! Оставь нас в покое!
Она пристально смотрела на него, ошеломленная.
– Поговорить, – выдавила она из себя, но звука не получалось. – Поговорить. Просто хочу поговорить. Только и всего. Мы же должны поговорить, посмотри же на меня, посмотри на мой живот, ведь уже восемь месяцев, ну пожалуйста, ты же должен помочь. Пожалуйста…
Женщина вышла из стойла в одной расстегнутой шелковой блузке.
– Если ты когда-нибудь явишься сюда снова, – сказала она, – я засажу тебя в тюрьму.
Она оперлась рукой, чтобы встать, но что-то под ней просело. Она почувствовала боль и услышала клацанье вращающихся лезвий газонокосилки, а потом упала спиной на эту машину.
Женщина захохотала.
Поднявшись, она плюнула женщине в лицо, а затем во внезапном неистовстве набросилась на нее и принялась тузить. Вызывая обжигающую боль, женщина вцепилась в нее ногтями. Ее поволокли куда-то за волосы. Она вывернулась и, ухватив жестяной ящик, швырнула его. Когда ящик врезался в стену позади Дика, его крышка отскочила, и из него с бульканьем полился бензин.
– Ах ты, корова сумасшедшая!
Он закричал, ударил ее ногой по лодыжке, по бедру. Сжавшись в клубок, она закрыла руками живот, отчаянно пытаясь защитить своего младенца. Его нога врезалась в ее бедро, в плечо. Она отползла в сторону и каким-то образом сумела снова подняться на ноги, ухватив из-за спины попавшуюся под руки пилу. В бешенстве она замахнулась на него, и громадные зубцы впились в его шею, выбив струю крови и опрокидывая его на землю. С размаху она влепила пилу в лицо женщине и глубоко порезала ее щеку. Женщина с криком отлетела к стене.
