Ничто
Сегодня ничего не происходило.
Я не ходил в школу, потому что и Дженет, и отец решили, что мне надо немного передохнуть.
Я выходил из своей комнаты только для того, чтобы поесть.
Я ничего не говорил, кроме «пожалуйста» или «спасибо».
В альбоме я нарисовал себя в головном уборе индейца, надеясь, что это прибавит мне смелости — как Ласи, которая рисовала себя в образе ангела.
Но я не выглядел смелым.
Я порвал рисунок, потому что на нем я выглядел чахлым малолетком.
Я порвал его, будто его никогда я не было.
Как будто сегодняшнего дня никогда не было.
Все тайное всегда становится явным
Я ей сказал, чтобы она уходила, но Дженет настояла на том, чтобы я впустил ее в комнату. Я попросил ее сказать по телефону — кто бы ни ждал меня на линии — что я сплю или что я в душе, или еше что-нибудь в этом роде, чтобы там довесили, трубку. Но она сказала, что не стоит так закрываться ото всех и что, может быть, мне не повредит поговорить с друзьями.
Я хочу сказать ей, что говорить по телефону — это то же самое, что говорить с призраком, потому что ты не видишь человека, поэтому ей лучше просто оставить меня в покое.
Но Дженет этого не сделает.
Они никогда не оставят меня в покое. По крайней мере, хотя бы один из них постоянно находится дома с тех пор, как я вернулся — чтобы охранять меня, чтобы проследить за тем, не сбегу ли я снова, не совершу ли чего-нибудь еще более ужасного.
— ХОРОШО! — Я открываю дверь, чтобы она могла протянуть мне новый беспроводной телефон. Так как я не хочу брать его из ее рук, она кладет его на ковер и снова закрывает дверь, бесшумно, оставляя после себя тишину, и я хорошо слышу, как на другом конце провода голос повторяет мое имя. словно вопрос: «Бенджи? Бенджи?»
Мне интересно, как долго она будет повторять мое имя, если я никогда не протяну руку, чтобы взять трубку, если я никогда не позволю ей услышать мое дыхание — как долго она будет произносить «Бенджи» в мертвую тишину?
— Это я, Ласи.
Тогда я перестаю гадать.
Я знаю, что она бы бесконечно повторяла мое имя, и ей было бы неважно, отвечу я или нет, для нее важно только то, что я ее слышу, только то, что звук ее голоса для меня как голос ангела.
Я сажусь на пол рядом с телефоном.
Я не буду поступать по-свински по отношению к ней.
Я не позволю себе относиться к ней так, как иногда ко мне относятся люди, скользящие по мне взглядом, проходя по коридору, сидя в классе или на обочине.
Я не позволю ей чувствовать себя ненужной.
— Привет, — шепчу я.
Мой голос звучит странно… с непривычки.
— Привет, — отвечает она, и я чувствую, что она улыбается, я чувствую, что кровь приливает к ее шекам, и от этого я сам чувствую себя по-другому, зная, что это происходит из-за меня, далее несмотря на то, что я далеко.
— Извини меня… за мой последний звонок, я просто… это просто… просто я сейчас совсем запутался. — Я чувствую, что мой голос становится звонче, а свет постепенно меркнет в моей комнате, так как солнце уже начало садиться, небо стало темно-синим, словно самая глубокая часть океана, и я понял, что говорить с ней — совсем не то, что говорить с призраком: с ней спокойней, с ней безопасней.
— Я подумала: может быть, ты сердишься на меня? — говорит она.
Нет… я никогда не сердился на нее, я бы не смог.
— Ох… ты вел себя так, будто я сделала что-то не то. — И по тому, как невнятно были произнесены последние слова, я понимаю, что она прикрывает рот рукой.
Я подношу свою руку ко рту и представляю, что я — это она.
От этого она кажется ближе, словно она не исчезала, я чувствую, что она не так далеко от меня.
— Ты ничего не сделала, — говорю я, подтягивая к себе колени, обхватывая их руками, как это делает Рианна, потому что сейчас я должен думать и о ней, так как она тоже здесь, я ощущаю ее присутствие. И все так перемешалось, что я не знаю, что сказать, потому что я не знаю, кто кем кому приходится — парнем, девушкой или просто другом, и есть ли вообще между этим разница.
— Дело в одной девушке, — теперь я шепчу тише, — поэтому я так себя вел, прости меня. — И так больно это говорить, так больно быть честным, но я надеюсь, что боль уйдет со временем, когда я перестану врать.
— …Уф, — произносит она совершенно безобидное, такое незначительное слово. Интересно, как оно может поражать меня так сильно и. пробирать до самых костей?
Я слышу в трубке голос ее брата, я слышу, как он дважды зовет ее по имени, голос звучит над ее головой, поэтому я знаю, в каком месте дома она находится, я понимаю, что она стоит на лестнице, на третьей ступеньке сверху, прислонившись спиной к стене, так же как и я.
— Малки, подожди минутку, хорошо? — говорит она, отводя трубку ото рта, и он отвечает ей: — Но я сейчас есть хочу, — прежде чем отойти от нее, шаркая ногами.
Потом я слышу, как она переводит дыхание, также как и я.
Я жду, когда она что-нибудь скажет, но она не произносит ничего, и я боюсь, что так даже хуже.
— Ты ненавидишь меня? — спрашиваю я. Она не отвечает, но тишина красноречива. — Прости, — я знаю, что уже это говорил, но мне нужно сказать это снова, еше тысячу раз, мне это необходимо, потому что я знаю, как на нее действует молчание, я знаю, что ее улыбка исчезла, глаза стали темнее, чем были минуту назад, когда я сказал «привет». — Блин, я знаю, что я все запутал, — говорю я больше для себя, чем для нее. — Ласи! Я не думал, я не хотел, — я и сам не знаю, что хотел этим сказать, потому и оставляю фразу незаконченной.
— Она тебе нравится? — Голос Ласи звучит теперь, как голос призрака, словно призрак, живущий в ней, вырвался наружу, смог переместиться в пространстве и оказаться в моей комнате, чтобы сказать то, что должен сказать, прежде чем рассеяться. — Тебе она очень нравится?
Я вспомнил, какой была Рианна в парке в прошлое воскресенье, как она выглядела, лежа на земле, как, возможно, выглядел я, лежа рядом с ней… на ней.
Я думал о том, как обидел ее на следующий день, как она смотрела на меня и в ее глазах было столько же боли, сколько в моих.
Потом я подумал о тех письмах, которые писала мне Ласи, — по тому, как она выводила каждую букву, я мог понять, что она была счастливее, и я подумал, что, может быть, во всем виноват я, может быть, я тот, кто причиняет боль всем; что в поисках ангелов я, как мама, только привожу демонов к новым людям.
— Я не знаю. — сказал ей я.
— Даже если да, то все хорошо, я тебя не ненавижу. — В ее словах столько смелости, что я чувствую, как начинают гореть мои глаза, и моя кожа начинает краснеть и чесаться.
— Ласи… Дело даже не в этом, это все. — И мой голос срывается на визг, как у собаки, когда та начинает скулить — как визжит ребенок, когда приближается гроза, и я не знаю, смогу ли я это выдержать
