— Нет. Для меня важно только одно, Андреа. Только одно, — добавил он тихо.
Он шагнул к ней. Она хотела попятиться и не смогла — ноги не слушались.
— Твой внезапный побег был для меня словно удар в сердце. Я чуть не умер. — Он погладил Андреа по щеке, у нее оборвалось дыхание. — Вернись ко мне, моя дорогая, вернись…
— Зачем, — слова царапали ей горло, — зачем же я тебе нужна, если не будет слияния?
Он улыбнулся.
— Ты нужна мне как воздух, я жить не могу без тебя. Я хочу, чтобы ты всегда была со мной, днем и ночью, до самой смерти. — Он обхватил ладонями ее лицо и приподнял.
— Но я все равно ничего не понимаю, — пробормотала Андреа.
— Разве ты не доказывала мне это каждую ночь и каждый день, что мы провели вместе?
— Что доказывала? — прошептала Андреа, из ее глаз покатились слезинки.
— Что мы любим друг друга, Андреа
— Любим?
— Да, любим, какое может быть сомнение. Это любовь, иначе разве мне было бы так невыносимо тяжело, когда ты меня бросила? Иначе, — он приложил палец к ее щеке, и он стал мокрым от ее слез, — разве ты плакала бы сейчас?
— Но ты не можешь меня любить, ты ведь женился на мне только ради слияния с дедовой компанией…
Ким охнула, но ее никто не услышал.
— Наш брак, моя дорогая, любимая Андреа, — это единственная стоящая вещь, которую дало мне слияние! Я с самого начала решил, что буду тебе хорошим мужем, даже когда думал, что у нас будет брак по расчету. Меня это вполне устраивало. Но на Крите все изменилось! Я влюбился в тебя без памяти.
— Но как это может быть, — еле слышно прошептала Андреа, — мы же с тобой из разных миров.
Она беспомощно повела рукой, показывая на убогую обстановку.
У Никоса всплыли в памяти эти же самые слова, сказанные Андреа в их первую ночь.
— Когда мы с тобой приедем в Афины, — заговорил он тихо, — я покажу тебе, в каких трущобах я родился и вырос. Я никогда не видел своего отца, а матери было безразлично, жив я или умер. И я поклялся себе, что выберусь оттуда во что бы то ни стало, добьюсь успеха и признания.
Он глубоко, порывисто вздохнул. Андреа смотрела на него во все глаза, она впервые увидела Никоса таким, каков он на самом деле, — не «золотого мальчика» из богатой семьи, а человека, вырвавшегося из нищеты и убожества благодаря своему собственному уму, решимости и мужеству.
— Но постепенно я понял, — продолжал он, — что истинное богатство — это не золото и серебро. Оно в наших душах. Я тебе ужасно завидую, Андреа. — Его взгляд скользнул в сторону Ким. — Я завидую любви твоей матери к тебе и еще больше твоей любви к ней. И я прошу тебя: прими мою любовь… и дай мне свою.
Никое немного помолчал, глядя на Андреа.
— Вернись ко мне и будь моей любимой женой, потому что я люблю тебя безгранично.
Андреа стояла, прижав руки к сердцу, и плакала, не стесняясь своих слез.
— Да, — всхлипнула она, и Никос поцеловал ее мокрые глаза, потом мягко коснулся губами ее губ и повернулся к Ким:
— Вы даете нам свое благословение?
Ким с минуту молчала, не в силах произнести ни слова, затем воскликнула:
— О да! Да!
ЭПИЛОГ
— Если будет мальчик, назовем его Андреас, если девочка — Ким.
Андреа улыбнулась.
— Ким не очень-то греческое имя.
Никос приложил ладонь к ее округлившемуся животу.
— Он толкается! — удивленно и радостно воскликнул будущий отец.
— Или она, — заметила Андреа, кладя руку поверх ладони Никоса. Они сидели на палубе яхты. Андреа, прислонив голову к плечу мужа, смотрела на синие воды Эгейского моря и с наслаждением вдыхала влажный соленый воздух. — Я так счастлива, прямо не верится, — произнесла она.
Никос погладил ее по волосам.
— Ты это заслужила.
Андреа подняла голову, чтобы поцеловать его.
— Ты тоже.
Ей до сих пор все произошедшее казалось чудом. После того волшебного вечера, когда Никос пришел к ней и объяснился в любви, жизнь Андреа перевернулась совершенно, и она была в восторге от этих перемен.
Никос увез ее и Ким в Грецию и снял для них виллу на одном частном острове.
— Тебе лучше пока не показываться на людях, — сказал он, уезжая в Афины. — Все это очень неприятно, а будет еще хуже.
Последовавшее вскоре разоблачение Йоргоса было беспощадно. То, как один из богатейших людей Греции поступил со своей собственной внучкой, потрясло людей и наряду с отменой ожидавшегося объединения компаний привело к резкому падению акций компании Костакиса, побудив правление прибегнуть к жестким мерам. Йоргоса заставили уйти в отставку, все отвернулись от него.
Когда месяц спустя его разбил паралич, вскоре повлекший смерть, мало кто пожалел об этом человеке, который сам не жалел никого.
Все состояние Йоргоса перешло к его нелюбимой внучке, потому что он, разозлившись на своего новоявленного зятя, уничтожил завещание, по которому оставлял все будущему правнуку. Так, за отсутствием других наследников, Андреа стала в конце концов наследницей Костакиса.
Это было беспокойное наследство.
— Никос, ты полностью уверен, что твое решение правильно? — спросила Андреа, глядя на блестевшее под солнцем Эгейское море.
— Абсолютно, — ответил он. — Фонд Андреаса Костакиса станет достойным памятником твоему отцу, да и твоя мать полностью меня поддерживает. Подумай, Андреа
— Но ведь мы можем оставить у себя акции Костакиса, ты мог бы управлять его компанией…
Никос тряхнул головой.
— Не хочу. Денег у нас и так достаточно, а состояние Йоргоса пусть пойдет на благотворительность. Может быть, тогда кто-нибудь все же помянет его добрым словом.
— Он жестоко обошелся с мамой, и все-таки… как вспомнишь его жалкий конец…
— Ну и что? Он же никого не любил, кроме себя. Ты и твоя мать были не единственными, кто пострадал от него. После того, как газеты рассказали о вас, посыпались десятки писем с примерами его жестокости, равнодушия и бесчестности.
Никос взял жену за руку.
— Ну а теперь состояние Костакиса принадлежит тебе. Так пусть оно наконец послужит людям. Ладно, не будем больше об этом. Давай получим удовольствие от нашего прощального путешествия на этом плавучем образчике безвкусной роскоши!
Андреа засмеялась.
— Я уверена, какому-нибудь миллионеру яхта Йоргоса Костакиса придется по душе, как и его дом. Фонд выручит от их продажи кругленькую сумму.
— Наверняка. А я вот еще о чем подумал: мне не хотелось бы, чтобы капитан Петракос уходил от нас, надо его убедить остаться. Он сам говорил за обедом, что с удовольствием взял бы на себя обучение
