Новое время — новые дети

шестьдесят: высохшая, с глубокими морщинами, одетая в старое тряпье. Ее болезненно–изможденное лицо казалось испитым, но очень быстро выяснилось, что она не только водки, но и вина не пьет.

— У меня от него голова болит. Да и Лелька терпеть не может, когда выпивают. Не дай Бог кто–нибудь из наших гостей принесет бутылку — все! Сразу станет ее смертельным врагом. Она у меня вообще суровая. Настоящий цербер.

«Цербер» стоял неподалеку и мрачно перебирал кукол, разложенных на маленьком столике. Худющая, бледная, она все время недовольно хмурилась и по любому поводу начинала пререкаться с матерью. Даже ее тощие косички как–то злобно топорщились в разные стороны.

— Вес у нее как у пятилетней, — вздохнула мать. — А ведь ей уже скоро десять. Уж я каждое утро манную кашу варю, а все без толку. Не в коня корм.

— Доктор говорил, что мне парную телятину надо давать и фрукты, — неожиданно вмешалась в разговор Лелька. — А ты меня этой дурацкой кашей пичкашь. И макаронами без сыра.

— Доктора свои диеты на миллионеров рассчитывают, и ты это прекрасно знаешь, — устало огрызнулась мать. — Откуда у меня деньги на такие деликатесы? Я воровать не научилась. И так на двух работах, больная, хоть сейчас вторую группу получай…

Девочка еще сильнее насупилась и пробубнила себе под нос:

— А ты научись.

Но от громких реплик воздержалась.

Мы стали заниматься с Лелькой, и давалось это, надо сказать, с трудом. Она вечно была чем–то недовольна, страшно завидовала другим детям, замечала, у кого какая кукла, какой рюкзак, какая одежка. И тут же, не смущаясь присутствием посторонних, предъявляла претензии своей матери.

Ситуация усугублялась еще и тем, что Лелька училась в так называемой «престижной школе», куда многих детей привозили на машинах, и эти дети, естественно, обладали всем тем, о чем тщетно мечтала Лелька. А ее мать, работая в той же школе воспитателем группы продленного дня и уборщицей в детском саду, еле сводила концы с концами. Расчитывать ей было не на кого: мужа за беспробудное пьянство пришлось выгнать, родственников не было, а девочка родилась болезненной, и с тех пор, как лекарства подскочили в цене, денег хронически не хватало. А главное, не было никакой перспективы, никакой надежды на просвет.

Лельку это страшно травмировало, и она постоянно конфликтовала со своими «упакованными» одноклассниками. А поскольку несмотря на тщедушное телосложение, отваги ей было не занимать, она слыла грозой класса и от нее плакали даже мальчишки.

— Я попробовала посоветоваться со школьным психологом, — пожаловалась мать. — Так он мне знаете что выдал? Нужно, говорит, отучать ребенка от зависти. Какое ей дело, говорит, до того, кто как одет, кто что ест, у кого какая машина? У богатых, говорит, одни радости, у бедных другие. Каждому свое. Она же ходит, дышит, живет — вот пусть и радуется! И знаете, я слушала этого молодого человека, а сама грешным делом думала: «Боже мой! До чего мы дожили! «Каждому свое»… Да это же надпись на воротах концлагеря!»

Не найдя понимания в школе, мать обратилась к нам. Мы осторожно посоветовали ей поискать более прибыльную работу.

— Да в том–то и вся загвоздка! Если я уйду из школы, Лельку тут же выгонят в три шеи. С ней ведь одна морока. А от меня учителям тоже никакой пользы: ни дорогих подарков, ни ценных услуг. Кто ее будет терпеть, если я уйду? А школа хорошая, в нашем микрорайоне таких больше нет. Если уж я ей ничего другого не могу дать, то дам хоть нормальное образование.

Ситуация была какая–то тупиковая. Мы, конечно, постарались, насколько могли, укротить Лельку (и кое–что нам удалось), но на душе было пакостно. На наших глазах оживал тот мир, который еще недавно казался далеким, невозвратным прошлым — мир героев Короленко… Пока, правда, у сегодняшних «детей подземелья» есть квартира и даже возможность бесплатно учиться и получать элементарную медицинскую помощь (неэлементарная уже под большим вопросом). Но это пока… Грядущая «социально–коммунальная» реформа покончит и с этими остатками презренной уравниловки. А с Лелькой мы встретились через полгода. На дворе стоял октябрь. Уже топили, так что нам было совершенно непонятно, почему она отказывается снять перчатки. Но вскоре поняли. Перчатки были модные, с разноцветными пальчиками, и Лелька то и дело демонстрировала нам свои растопыренные руки.

— Ой, какая красота! — принялись мы восхищаться ее обновкой. — Это мама, наверно, тебе купила, да?

Лелька замялась и почему–то вдруг помрачнела.

За нее ответила мать:

— Да что вы! Мы теперь почти ничего не покупаем. А живем как у Христа за пазухой! Мы с Лелькой наконец–то и отъелись, и оделись, и обулись–спасибо моей подруге! У нас рядом дом построили для богатых. Так она, подружка моя, уборщицей меня туда устроила. По совместительству — я школу не бросаю! А у них, в этом доме, мусоропровод как супермаркет! Чего там только нет! Представляете, иногда даже почти нетронутые банки с икрой выбрасывают! А фруктов — навалом! Лелька, умница, мне все лето помогала. Я ведь тогда вас послушалась — помните, вы мне насчет прибыльной работы сказали? — и стала искать. А тут такой случай подвернулся. Повезло, правда? Вот мы и пришли похвастаться и вас поблагодарить.

И она выложила на стол два персика, похожие на восковые муляжи.

11. РИТА

Одиннадцатилетняя Рита очень любила свою младшую сестру Катю, которой было чуть больше трех. Любовь старшего ребенка к младшему часто, гораздо чаще, чем думают многие взрослые, бывает окрашена ревностью. Но в Ритином отношении к сестре ревности не было и в помине.

Жили девочки с мамой и с бабушкой. Нельзя сказать, чтобы уж очень скудно: мамина зарплата плюс бабушкина пенсия, плюс небольшие, но регулярные алименты. В общем, на скромную жизнь хватало. Правда, летом приходилось торчать в Москве (за исключением двух недель на даче у маминой подруги). Многие вещи Рите тоже доставались от маминой подруги, у которой дочь была на два года старше. А еще они с мамой гораздо реже стали бывать в театре.

Рита как–то спросила, почему. Мама ответила:

— Это нам теперь не по карману.

— Жалко, — вздохнула Рита, но близко к сердцу мамин ответ не приняла.

Она вообще была неприхотливой и совсем не завистливой. У нее был в буквальном смысле слова дружелюбный характер: она любила дружить. В свое время Рита сама настояла на том, чтобы ее отдали в детский сад. Случай почти небывалый! Большинство родителей не знает, как убедить своих детей туда пойти, а тут по собственной инициативе! Про таких, как Рита, принято говорить «золотой характер». Неунывающая, доброжелательная, всегда в окружении подруг, девочка была утешением для мамы, у которой не очень–то сложилась личная судьба.

Поэтому когда учительница сообщила матери по телефону, что Риту «застукали» на воровстве, Нина Сергеевна обвинила учительницу в клевете и бросила трубку. Потом взяла себя в руки и все же пошла в школу объясняться. Доказательства были неопровержимыми: вошедшая в раздевалку уборщица увидела, как Рита шарит по карманам. Сумма, которую у нее обнаружили, свидетельствовала о том, что Рита успела ревизовать не один карман.

— У меня у самой в голове не укладывается… — растерянно проговорила учительница. — Такая хорошая девочка… и семья у вас интеллигентная… Я, конечно, все сделаю, чтобы эту историю замять, но вы уж со своей стороны тоже постарайтесь… Главное, надо понять зачем… Она что голодная? Нет же, правда?

— Нет, — только и могла повторить Нина Сергеевна и на ватных ногах поплелась домой.

Дома, естественно, разразился скандал. На все расспросы, угрозы, увещевания Рита ответила