Разве можно себе представить в нашей школе сцену, которую мы видели в одном американском фильме?
Учительница приходит в класс. У нее только что трагически погиб отец (его зверски убили). Она ведет урок. Очаровательные дети лет семи–восьми доброжелательно ее слушают. Внезапно веснушчатая девочка поднимает руку, встает и спрашивает:
— Правда, что твоего папу убили?
— Правда, — с невозмутимой улыбкой отвечает учительница.
Довольная ответом девочка садится, а учительница продолжает объяснять урок. Через пару минут малышка опять тянет руку:
— Послушай, а как именно его убили: из ружья или из пистолета?
— Его зарезали ножом, — спокойно удовлетворяет детское любопытство учительница…
Условности создают условия. В данном случае условия обучения, которое у нас немыслимы без иерархии «учитель–ученик» (недаром педагоги не любят сами натаскивать своих детей, а предпочитают нанимать репетиторов).
А вот еще пример. И для большей последовательности в том же «американо–русском» ключе.
Что говорит девочка, оказавшись у постели матери, только что перенесшей тяжелую операцию?
— Как ты себя чувствуешь, мамочка? Тебе очень больно?
Это у нас.
А в Америке вполне любящая дочь (если не верите, посмотрите американские фильмы!) спросит:
— Ну как, мам? С тобой все в порядке? И тут же начинает говорить о совершенно посторонних вещах.
Ну а это уже не из фильма; У нашей знакомой русской женщины, волею судеб оказавшейся в Америке, скоропостижно умер муж. На следующий день после похорон она вышла на работу. И сослуживцы, осведомленные о ее трагедии, участливо поинтересовались:
— Ольга, у тебя все о'кей?
— А теперь мы поинтересуемся: вам захотелось бы в ответ на такое участие поделиться своим горем, как принято у нас?.. (Заметим в скобках, что у американцев и не принято жаловаться и вообще изливать душу. Не только сослуживцам — даже близким друзьям.)
Случайно, что в одной стране, у одного народа одни культурные устои, а в другой стране, у другого народа — иные? Конечно же, нет. За множеством условностей проглядывает определенный национально– культурный архетип — та первооснова, те фундаментальные черты, которые роднят самых разных людей, живущих в одной стране и говорящих на одном языке.
Спрашивается, зачем мы завели об этом речь? Зачем влезли в такие дебри? При чем тут дети и их воспитание?
А вот при чем: по мнению того же Юнга, если не принимать во внимание опыт архетипов, если пренебрегать традициями, то «архетипические образы могут вторгнуться в сознание в самых примитивных формах и в результате привести к тяжелейшей патологии личности». Вторжение коллективного бессознательного, как считал Юнг, ведет к индивидуальным и коллективным психозам, ибо «душа народа есть лишь несколько более сложная структура, чем душа индивида».
Сегодня этот разговор актуален для каждого из нас, ведь наступило такое время, когда под лозунгом эконономических и политических перемен в России происходит нечто гораздо более серьезное: попытка разрушить национально–культурный архетип. (Хочется верить, что по недомыслию.) В следующих главах мы остановимся на конкретных архетипических особенностях, которые, как нам кажется, сейчас в наибольшей опасности.
А здесь мы бы хотели сказать, что такое в истории уже было (чего в ней только не было!). Вспомним хотя бы Петра I с его стремлением завести все по голландско–немецкому образцу. Или XIX век, когда образованная часть русского общества фактически отказалась от своего родного языка и говорила исключительно по–французски.
Но постепенно многое из того, что казалось диким, немыслимым, вызывало, по словам Пушкина, «мятежи и казни», либо бесследно исчезало, либо преображалось и, уже не противореча архетипу, становилось неотъемлемой частью русской культуры. Таким примером, как американский картофель, ставший национальным русским блюдом — картошкой, несть числа.
И это вселяет оптимизм. Душа народа при всей своей кажущейся эфемерности очень прочна и устойчива, гораздо прочнее или устойчивее того или другого государственного строя или перестройки.
Но никто не считал и теперь никогда не сосчитает, сколько отдельных душ было покалечено в ту же петровскую эпоху. А сегодня — разве не видно даже невооруженным глазом, у скольких людей «едет крыша», как обострились психические болезни?
У детей же гораздо более хрупкая, более неустойчивая, более уязвимая психика, чем у взрослых. И как ни утешительно звучит поговорка: «Перемелется–мука будет» — всегда про себя думаешь: «Оно, конечно, перемелется, только бы ребенка моего пощадили мельничные жернова истории…»
Не будем себя обманывать: нормальное, то есть традиционное, воспитание сегодня дети могут получить только в семье. И на патетический вопрос:
«Если не я, то кто же?» — родители должны ответить со спокойной трезвостью: «Никто».
И постараться сделать все, что в их силах.
ГОРЬКИЕ ПЛОДЫ ПРОСВЕЩЕНИЯ
Шел 1989 год, самый разгар перестройки, и тогда (всего–то четыре года назад!) взгляды этой женщины казались чуть ли не крамольными. Мать двух сыновей — одному было семь, а другому четыре, — очень вдумчиво относилась к вопросам сексуального воспитания детей. Читала им «Детскую сексуальную энциклопедию» (каждому свой том, в соответствии с возрастом), подробно поясняла картинки. Обстоятельно отвечала на любые вопросы и даже эти вопросы предвосхищала. Но самым, пожалуй, смелым было то, что, руководствуясь чьей–то авторитетной инструкцией, и мама и папа ходили по квартире нагишом в присутствии детей. «Пускай видят! Пускай привыкают! Чтобы не было нездорового интереса к этой сфере».
Сейчас подобная картина уже не поражает воображение. «Детская сексуальная энциклопедия», перевод с французского, во многих домах вошла в «круг семейного чтения»*. Необходимость раннего сексуального просвещения, призванного побороться с «нездоровым интересом», похоже, ни у кого не вызывает сомнения. Разве что традиция ходить нагишом пока не привилась. Видно, климат не располагает.
Когда речь заходит о каких–либо новшествах, в том числе и в вопросах воспитания, весьма полезно поинтересоваться, что называется, отдаленными последствиями. Ну что ж, в данном случае такая возможность есть.
Сексуальная революция в «цивилизованном мире» свершилась около тридцати лет назад. Срок вполне достаточный, чтобы сделать какие–то выводы.
Пятнадцать лет назад одна из нас, будучи в командировке в Минске, познакомилась с двумя психологами из ГДР, которые рассказали советской коллеге о последних завоеваниях прогрессивной педагогики: немецкая семья–отец, мать и дети — теперь ходят по квартире голыми, потому что это полезно для правильного развития детской сексуальности. (Переводчик, пользуясь тем, что немцы не понимали по–русски, весело добавил: «Они знаете какие дисциплинированные? Если наука велела — все как один будут ходить в чем мать родила!») А утром каждая девочка, начиная с пятого класса, получает от мамы перед уходом в школу противозачаточную таблетку. Вместе с утренней кружкой молока.
И вот в этом году к нам приехала очень милая дама, психотерапевт из Мюнхена. Она сообщила, что в Мюнхене есть специалист, которая, как и мы, занимается драматическими методами в психотерапии. Мы, конечно, заинтересовались и стали расспрашивать.
