схожу за преподобным Комфортом.
Мужчины разрезали два мешка и начали бросать лопатами в могилу на крышку гроба белый порошок. Воздух наполнился кислым запахом. Облака меловой пыли и неприятный запах лишили эту процедуру всякого достоинства.
Кевин Дональдсон наблюдал за происходящим в немом оцепенении. Кэт боролась с желанием подойти к нему, взять его за руку, сказать ему что-нибудь утешительное.
Затем могильщики с двумя веревками спустились вниз и встали на крышку гроба. Продели веревочные петли через ручки гроба, выбрались наверх, подтянули концы веревок, кивнули друг другу и дернули. Ничего не произошло.
– Вот черт, – сказал лохматый. – Засосало, Рон. Давай освободим сначала один конец.
Он обошел вокруг могилы, встал напротив своего напарника, как при перетягивании каната, и они снова дернули. Опять ничего.
– Придется немного подкопать, – сказал другой, с «конским хвостом».
Могильщики спрыгнули вниз, минут десять копали и снова попытались вытащить гроб. Человек из похоронной службы стал им помогать. Раздался громкий чавкающий звук. Трое мужчин потянули сильнее – гроб слегка сдвинулся с места.
– Ну, еще разок, взяли!
Они дернули снова, более настойчиво. Один конец гроба приподнялся. Два могильщика удерживали его, а двое из похоронной службы принялись тащить за другой. Гроб из красного дерева начал медленно подниматься, с него сыпался белый порошок. Наконец его вытащили из могилы и опустили на мокрую траву.
Гроб был покрыт мокрой грязью и листьями. Струйки белой извести стекали вдоль боков. В обжигающей кислоте извивался в предсмертных судорогах червяк. Три медные ручки тускло блестели в свете прожекторов. Все взгляды были прикованы к гробу. Кевин Дональдсон застыл на месте, вдруг испугавшись предстоящего момента истины.
Джудит Пикфорд вышла вперед, разворачивая напечатанный документ. Она посмотрела на медную пластину на крышке гроба, с которой дождь уже смыл известь, и сверилась с именем в документе. Затем кивнула могильщикам, давая знать, что они могут продолжать работу.
Один из могильщиков вышел вперед с отверткой. Он методично отвинтил все шесть шурупов, что удерживали крышку, затем просунул жало отвертки под крышку, стукнул по ней рукой и нажал на нее, как на рычаг. Раздался крик, Кэт подскочила. И тут погас свет.
У Кэт перехватило дыхание, сердце ее бешено заколотилось. Она услышала вой ветра. Затем… крик. Фонарь осветил гроб. Прожекторы замигали и зажглись снова.
Снова послышался крик, потом другой. Кэт выдохнула. Просто дерево трется о дерево, поняла она. Могильщик слегка приподнял крышку. Ему помогал его товарищ, и, когда они начали снимать крышку, прожекторы снова замигали.
Сначала вонь была не очень сильной, она напоминала запах внутренностей разложившейся рыбы. На мгновение Кэт подумала, что где-то засорилась канализация. Но по мере того как открывали гроб, запах усиливался. Кэт прикрыла рукой рот и сглотнула, изо всех сил борясь с подступающей тошнотой. Остальные реагировали точно так же. Могильщики продолжали поднимать крышку.
– О господи! – произнес один из них, глядя в гроб.
Они помедлили, затем подняли крышку и отступили с ней на шаг. Глаза их расширились от ужаса. Кэт вперила взгляд в крышку, которая закрывала ей вид гроба. Глубоко потрясенная, она пыталась понять: что же это – игра света или обивка крышки действительно разорвана?
Крышку отодвинули, теперь Кэт могла заглянуть прямо в гроб. У нее потемнело в глазах. Ноги подкосились. Желудок сжался. Голову сдавило. Не может быть! Нет, не может быть! Волна ужаса окатила ее. Она повернулась, чтобы уйти, натолкнулась на кого-то, споткнулась о чьи-то ноги, потом налетела на ширму, почувствовала, как та подалась, и пробовала откинуть ее, чтобы выбраться наружу.
Казалось, она все еще смотрит в гроб.
Салли Дональдсон лежала, утопая в белых рюшах и кружевных оборочках, как кукла в подарочной упаковке. В широко раскрытых глазах, подернутых матовым блеском, застыло выражение ужаса. Кожа ее, белая как воск, сияла в свете прожекторов. Растрепанные светлые волосы разметались по щекам и шее, будто набивка, вылезшая из подушки.
Открытый рот словно замер в крике. Белые ровные зубы выступали из посиневших губ. Почерневшие ногти были короткими, безобразными, будто обгрызенные, и лишь на больших пальцах сохранились длинными и наманикюренными.
Голубой саван задрался, внизу на нем виднелись рыжие пятна, колени были согнуты, а ноги раздвинуты, насколько позволял гроб. Между ногами лежал плод, обвитый пуповиной, сморщенный и блестящий, как крыса, с которой содрали шкуру.
12
Во время летних каникул Харви Суайр отправился с Дейкром в Испанию. Они провели пять недель по-походному в Коста-Брава, путешествуя в старом «фольксвагене», который купил Дейкру его отец.
Все говорили, что после несчастного случая Харви изменился. В школе Дейкр не задумывался над этим – был занят зубрежкой к экзаменам. Но на каникулах он заметил, что его приятель стал слишком молчаливым, даже угрюмым, потерял всякий интерес к выпивке и балдежу и не пытался кадрить девчонок. То ли Харви скучал по Анджи, размышлял Дейкр, то ли беспокоился об экзаменах. Его старик – редкий негодяй, и, должно быть, Харви боится, что провалился, – он совсем не говорил об экзаменах.
Дейкр припомнил те первые несколько недель, когда Харви вернулся в школу после несчастного случая, его странные замечания о том, что он видел Бога и свою умершую мать, его жуткую драку с Рекеттом. И потом – эта стена отчуждения, которую он как бы воздвиг вокруг себя.
Жарким ленивым полднем в самом конце августа Дейкр высадил Харви у его дома – большого шикарного особняка в псевдотюдоровском стиле в Уимблдоне. Он открыл пропыленный, неприбранный багажник «фольксвагена», выволок оттуда рюкзак Харви, палатку и пластиковый пакет с беспошлинным виски и сигаретами и с глухим лязгом захлопнул багажник.
Оба они были усталые, грязные и нечесаные после ночи, проведенной на пароме из Саутгемптона, и впервые от Дейкра не несло «Брутом». Они вскользь пообещали звонить друг другу, и Дейкр нажал на газ и выжал сцепление с таким чувством, будто высадил незнакомого пассажира, которого подвозил пару миль, а не своего лучшего за последние пять лет друга.
В грязной футболке, расклешенных джинсах и поношенных ботинках Харви прошел по короткой гравийной подъездной дорожке мимо машины матери – синего «мини», которая стояла под слоем пыли, нетронутая со времени ее смерти. Отец не разрешал садовнику мыть машину, а Харви – ездить на ней; она стояла там, создавая иллюзию, что все хорошо, что мать дома и готовит чай.
Харви порылся в рюкзаке, нашел ключ и отпер тяжелую дубовую дверь. Не закрывая ее, поспешил к столику в прихожей и уставился на оловянный поднос, куда домработница всегда складывала почту.
Сверху лежала утренняя газета «Телеграф». Заголовок крупными буквами сообщал: «МЕНЕДЖЕР „БИТЛЗ“ ЭПШТАЙН НАЙДЕН МЕРТВЫМ».
Харви пробежал глазами заметку, заинтересовавшись, как менеджер умер, и отложил газету. Под ней была стопка почты, наверху – открытка с изображением боя быков. Повинуясь чувству долга, Харви отправил эту открытку отцу три недели назад, должно быть, она пришла только этим утром. Интересно, подумал он, получила ли Анджи его открытки. Он послал ей три.
Сегодня вечером Харви намеревался переспать с ней.
Он тщательно просмотрел почту, но вся она была адресована отцу. Ему – ничего. Разочарованный, он с громким шлепком бросил стопку назад на поднос. Дом был пустой и темный, пахло полиролем. Отец был во Франции, он вернется только через неделю, и Харви был этому рад.
Он еще раз просмотрел письма – вдруг пропустил то, которое так ждал. Затем проверил почтовые
