вер. юга Каменка). Численность банды составляла 125 сабель при 2 пулеметах. При банде находился сам Махно...»[1170]
Но повстанческое движение на Украине продолжалось, и в приказе войскам 30-й Иркутской дивизии говорилось:
«г. Запорожье 31 августа 1921 г.
Несмотря на ряд предупредительных мер, северо-восточная часть Гуляйпольского уезда продолжает оставаться очагом бандитизма с активно действующими и терроризирующими всякую работу отрядами.
В целях окончательного уничтожения действующих там банд и полной очистки района Губсовещанием решено объявить указанный район ударным, сконцентрировать в нем достаточные силы и образовать для руководства операции правочную тройку в составе войскового начальника, представителя Гуляйпольского Укома и ответственного представителя Губ. ЧК и, учтя до максимума агентурную работу, в кратчайший срок очистить северную часть Гуляйпольского района от всех видов бандитизма и сочувствующих ему элементов...»[1171].
Но вернемся назад. Распростившись 17-го июля 1921 г. в Таганрогском округе с Махно, я был обременен группой тяжелораненых. Лечение своих больных в советских лазаретах нами практиковалось и раньше. Пользуясь армейскими бланками и печатями, повстанцы от штарма получали красноармейские документы, препроводиловки в совбольницы и военные лазареты, где они, под видом красноармейцев, раненных в бою с махновцами, проходили определенный курс лечения, а, по выздоровлению, снова возвращались в армию. Так было и теперь. Совершенно безнадежных, а их было около 30 человек, во главе с Ф. Кожиным, я отправил в Таганрогскую больницу. Медициной они были спасены. Кожина, накануне раненного в мочевой пузырь, постигло худшее: на операционном столе он умер.
Избегая боев, мы подходили к р. Дон, чтоб пройти на Кавказ. Но, будучи встречены красными частями Северо-Кавказского округа и Ново-Черкасского гарнизона и утеряв надежду на переправы, мы повернули назад.
Идея союза с Совправительством и уход в Турцию утрачивала свое прежнее значение. Командиры и бойцы увлеклись идеей амнистии. Вернувшись в Мариупольский уезд, я созвал собрание, на котором поставил на выбор — идти в Турцию или к Соввласти с повинной.
Отряд в нерешительности колебался, укрываясь от налетов красных частей. Весь август, будучи на распутьи, он бродил по Мариупольскому уезду и Таганрогскому округу. И только 13-го сентября 1921 г., будучи изморен преследованиями и боями, он распылился, а человек 20 сторонников вывести «Кавказскую армию»Маслакова в Турцию, во главе со мной, ушли в подполье.
Но повстанческое движение на Украине так и не прекращалось и вр. и. о. Председателя Постоянного Совещания при Совнаркоме УССР Р. Эйдеман в своем обращении от 21-го сентября 1921 г. к Главкому С. Каменеву просил принять меры к разгрому повстанцев:
«Борьба с бандитизмом в северной части Донецкой губернии, несмотря на все принятые меры Постоянным совещанием и командованием Украины, принимает затяжной характер. Банды, разбиваемые на территории Донецкой губернии, находят пристанище в Воронежской губернии, Донской области, где спокойно вновь сформировываются, пополняются и оттуда же делают систематические небеги на Донбасс...»[1172].
Но вернемся к «Кавказской армии». Окруженный старыми кадровыми махновцами-анархистами, Брова умел влиять на Маслакова. Оторвавшись от нас 19 февраля 1921 г., они прошли р. Дон, где оставили отряд Пархоменко. Вскоре были в Ставропольщине. На борьбу с ними был брошен 2-й Конкорпус (бывшая 2-я Конармия). Вслед за тем была брошена и 1-я Конармия. Но «Кавказская армия»развивала наступательные действия и к июлю насчитывала до 10 000 сабель и штыков. Части бывшей 2-й Конармии без боя переходили на сторону махновцев, и в этом была заслуга их бывшего командарма Миронова, к этому времени замученного в Бутырской тюрьме большевиками. Кавказская же армия после многочисленных боев с 1-й Конармией и другими частями к сентябрю выдохлась. Она насчитывала в своих рядах до 5 000 человек, разбросанных в 10-ти местах, укрывалась в горах. Амнистия была объявлена и там. Повстанцы начали самотеком бежать из армии, готовые искупить свою вину перед Соввластью. В конце сентября или начале октября амнистированные повстанцы, вернувшись в армию, убили Маслакова, а чуть позже убили и Брову.
Но Колесниченко, Лонцов-Кочубей, Гоцинский и другие командиры продолжали партизанить. И только в конце февраля 1922 г. с отрядом в 200 человек Кочубей вернулся на Украину и на Полтавщине сдался Соввласти. Остальные партизанили в горах, укрываясь от преследования, вплоть до 1923 г.
Не предполагая своего будущего, 15-го сентября я с Долженком покинул Украину. Житель с. Ново- Петровки Сосновский на парусной лодке перевез нас через Азовское море на Кубань. Оставшиеся товарищи в Новоспасовском районе должны были группами и одиночками следовать за нами или явиться по амнистии. Вскоре мы были в г. Ейске, нащупывая «Кавказскую армию», к тому времени распыленную на мелкие отряды.
Долженко меня отговаривал бросить мысль о союзе с Совправительством и ориентацией на Турцию.
«Из этого ничего не выйдет, — говорил он. — Лучше остаться в подполье, присмотреться к большевикам.»В настоящее время он был на распутье. В анархию он перестал верить и ругал махновщину. Да, он имел основание, имел право! Однако не отказался поехать в разведку на ст. Тихорецкую, откуда больше не возвратился.
Будучи в последних боях тяжело раненным, я не мог исполнить давно желанную мысль о союзе с Совправительетвом, не в силах был вывести «Кавказскую армию»(махновцев) в Турцию на помощь Кемалю, чем обезопасить оставшихся бойцов от гонений Совправительства.
23 сентября 1921 г. я был арестован на Кубани в станице Должанской, на конспиративной квартире, по доносу своего же кучера.
Так кончилось анархо-махновское движение, начатое горстью анархистов-активистов и усиливавшееся в силу террора экономического, политического, социального, национального и религиозного, применяемого властями к населению Украины. Спокойная жизнь на селе еще долго не водворялась. Органы ЧК, армия, милиция и комнезамы долго еще оставались в селах, утверждая пролетарское классовое правление, искореняя остатки побежденной махновщины.
Большевики не могли успокоиться, не увидев труп Махно.
В ноте правительств РСФСР и УССР правительству Румынии от 20-го сентября 1921 г. писалось:
«Известный бандит Махно перешел 28 августа бессарабскую границу у Монастыржевки с шайкой приверженцев, ища убежища на территории, которая фактически находится под властью Румынии. Этот разбойник в качестве главаря преступных банд совершил на территории России и Украины бесчисленные преступления, сжигая и разграбляя деревни, избивая мирное население и пытками вымогая у него имущество.
Ввиду этого Российское и Украинское правительство обращаются к Румынскому правительству с формальной просьбой выдать им, как обыкновенных уголовных преступников, упомянутого главаря шаек вместе с его соучастниками.
Народный Комиссар по иностранным делам РСФСР Чичерин.
Председатель Совета Народных Комиссаров и Народный Комиссар по иностранным делам УССР Раковский»[1173].
В ответной ноте Президента Румынского Совета Министров от 27 сентября 1921 г. говорилось:
«...для этого необходимо действовать в согласии с нормами международного права, то есть послать приказ об аресте, исходящий от надлежащего судебного учреждения, со ссылкой на статьи уголовного кодекса, применяемые к преступникам. Необходимо, кроме того, указание на приметы преступников. Так как в Румынии смертной казни не существует, то вместе с тем необходимо, чтобы вы приняли на себя формальное обязательство не применять смертной казни к выданным. Когда эти условия будут выполнены, Румынское правительство рассмотрит дело о бандите Махно и его сообщниках и решит, надлежит ли дать ход требованию о выдаче»[1174].
На этот ответ Советское правительство усилило натиск и предложило Румынскому правительству «...выдать уголовного преступника Махно в качестве предварительного условия переговоров о нормализации отношений. Румыния, указывалось в ноте от 3 октября 1921 года, должна дать реальные
