Какой репортер? Когда? Что до замыслов Томазо — я же объяснил тебе их на пороге салона красоты! Ты, в конце концов, согласилась выйти в свет! И не пытайся убедить меня, что тебе не понравилось!
А ты и обрадовался! Выставил меня полной дурой, которой можно вертеть, как хочешь! Этот репортер…
Какой репортер? Тот, что сфотографировал тебя целующейся с Люком?
— Тот, который пристал ко мне еще в ресторане и открыл мне глаза на то, что происходит. Спросил, когда свадьба!
Что?
Спросил, когда же состоится наша свадьба, раз президентом тебя уже сделали.
Алесандро не находил в себе сил шелохнуться.
Он так сказал?
Да! Так и сказал. Сказал, что, раз договор вступил в силу, ты намерен выполнить свою часть соглашения, заключенного с моим заботливым дедушкой! Об этом все знают и ждут — кроме, конечно, глупой меня!
Алесандро прищурился. Каждый мускул его тела напрягся.
Давай проясним ситуацию. Ты веришь, что Томазо передал мне фирму только при условии, что я на тебе женюсь? Так?
Да, — прошипела она. — У меня словно глаза открылись, все встало на свои места!
Рад слышать.
Его спокойствие разозлило ее еще больше.
— Отлично! — прорычала она. — Может, ты будешь также рад услышать, что я называю низким поведение мужчины, принужденного заниматься с женщиной сексом ради получения контроля над фирмой? И как тебе повезло! Благодаря папарацци и жениться на мне не надо. Несколько дней в постели, и все устроилось! — Она передохнула. — А если фото со мной и Люком напечатали все бульварные газеты — отлично! Теперь ты знаешь, что это такое, когда из тебя делают дурака! Точно так же ты сделал полную дуру из меня!
Она тяжело вздохнула. Ярость ее вдруг испарилось, оставив после себя пустоту.
— Ладно, какая теперь разница? Можешь уезжать.
Он все не двигался. Ее это злило. Пусть поднимает свой элегантный зад, запихивает его в свою дорогую машину и возвращается в свой Рим — сидеть в президиуме фирмы, где он теперь президент.
— Убирайся! — ее голос сорвался на крик. — Я не хочу, чтобы ты был здесь! Только не рядом со мной! Не хочу иметь ничего общего с тобой! И с дедом тоже! И с Италией! Убирайся!
Увы, он не убрался. Хуже того — шагнул к ней, сократив расстояние между ними.
— Я не занимался с тобой сексом, — сказал Алесандро, чеканя каждое слово, — как ты очаровательно выразилась, ради чего-либо, имеющего отношение к месту президента «Вейл — Винченцо». И то, что ты поверила словам какого-то поганого репортера, я нахожу отвратительным. А то, что ты сразу после этого бросилась в объятия другого, считаю непростительным.
Зрачки его уменьшились до точек.
Как ты могла уйти от меня к нему в один день? Лишь потому, что поверила какому-то негодяю? Как вообще можно верить в подобные глупости? В то, что Томазо пытался заставить меня жениться в обмен на должность?
Ты уверяешь, что он не пытался? — презрительно фыркнула она.
Ему удалось убедить меня вывезти тебя в Рим в обмен на его проклятое письмо об уходе на пенсию. Но взял тебя с собой я не потому.
Почему же?
— Томазо намеренно распространил слухи о том, что я женюсь на его внучке, которую никто в Риме еще не видел. И я взял тебя в Рим по собственным соображениям.
— Да знаю, знаю я твои соображения! И ты смеешь попрекать меня Люком! Он держался куда благороднее тебя! Позволил мне поцеловать его перед тем репортером, пожалев меня. Ты представил меня дурой, а он помог мне сделать вид, что… что…
Алесандро растерянно молчал, а Лауру словно прорвало:
— Мне хотелось думать, что из гадкого утенка я превратилась, наконец, в лебедя. Но это было невозможно. Никакая одежда, никакая стрижка не могли меня изменить. Так же, как не мог измениться мой проклятый отец. Ему оставалось только принять то, что есть. Бабушка всегда говорила: «чего нельзя изменить, надо терпеть». И они с дедушкой терпели. И любили меня, хоть я и оказалась незаконнорожденной. И уродкой. Во всяком случае, их радовало то, что я не пойду — не смогу пойти — по стопам матери. Не навлеку на них двойной позор.
Алесандро смотрел на нее со странным выражением, словно что-то вдруг понял о ней.
— Лаура, их радовало другое. То, что ты принимаешь их ложь. Год за годом они внушали ее тебе. О, делали они это из добрых побуждений. Как ты сама сказала, они хотели оградить тебя от судьбы твоей матери. Но все равно это была ложь, хотя личина уродки едва не приросла к тебе.
Ты считаешь, что я цинично отнесся к договору с Томазо. Но сколько бы ты так ни считала, это неправда. Как неправда и твое восприятие себя самой. Стоило мне увидеть женщину, стоявшую там, у входа в бар, — и фальшивая Лаура исчезла. Да, образ ее был очень живым, очень убедительным. Мешковатая одежда, неуклюжие туфли, запущенные волосы. Полное отсутствие внимания к себе. Заодно и к окружающему миру, который ты отвергала, не принимала, потому что он не желал принять тебя.
Его глаза не отпускали ее, удерживая как в капкане.
— Это ложь. Ложь, за которую ты цепляешься их чистого упрямства. Ты совсем другая. Такая, какую, я увидел той ночью. Та, что свела меня с ума.
Он шагнул к ней. Она не шевельнулась. Не могла пошевелиться.
— Тебе надо принять решение, Лаура. Либо ты веришь какой-то глупости о том, что я соблазнил тебя ради карьеры, чего я никогда, никогда не делал. Либо веришь мне.
Он сделал еще один шаг к ней.
— Я лег с тобой в постель не ради того, чтобы стать президентом. А потому, что хотел этого. Потому что ты красивая, желанная женщина.
Она все не двигалась, ловушка не пускала ее, но железные ее тиски внезапно превратились в нежный шелк, ласкающий кожу.
— Нам хорошо вместе, Лаура. И я не желаю, чтобы это заканчивалось. Мне не хотелось думать о Томазо, о том, как я стану объяснять ему происходящее между нами. Не хотелось думать о фирме. Ни о чем. Хотелось лишь продолжения того, что происходило между нами. После твоего отъезда я сам не свой. Не нахожу себе места. Злюсь. На тебя — за то, что променяла меня на другого. На Люка, оказавшегося тем другим. Но больше всего на себя — за то, что принимаю это так близко к сердцу.
— Не могу представить, что кто-то тебя раньше бросал, Алесандро, — сумела съязвить она.
На его лице мелькнула лукавая улыбка.
Женщины и раньше меня бросали, но единственное, что я чувствовал тогда, было раздражение. А после твоего ухода я ощутил опустошение. И только теперь понимаю, почему. А ты понимаешь?
Нет, — ответила она, потому что ничего другого сказать не могла.
Не посмела.
— Тогда я покажу тебе.
И он поцеловал ее. Серый дождь вдруг закончился, выглянувшее солнце озарило для Лауры мир яркими красками.
— Мне следовало бы теперь отпустить тебя наверх и позволить навести красоту, а потом ухаживать за тобой, заново тебя добиваться. Но я не могу! У меня не хватит сил отпустить тебя хоть на минуту. Позволь мне любить тебя сейчас. Позволь доказать, как я люблю тебя — почему я тебя люблю!
Ее глаза просияли. Она взяла его руку, их пальцы сплелись.
— Пойдем.
