История Русской Церкви. Том 1. История христианства в России до равноапостольного князя Владимира

отечестве. Это исследование послужит вроде перехода от прежней части нашего сочинения к настоящей и составит самое естественное в нее вступление. Затем уже по порядку рассмотрим крещение первых князей киевских – Аскольда и Дира – и состояние христианства в нашем отечестве с этой эпохи до великой княгини Ольги. Далее – крещение великой княгини Ольги и состояние христианства у нас до великого князя Владимира. Наконец – крещение самого великого Владимира до полного образования православной Церкви в нашем отечестве, которая с тех пор уже непрерывно существует до настоящего времени.

Глава I. Перевод Священного Писания и богослужебных книг на славянский язык.

Всматриваясь в это великое событие, обратившее на себя в наши особенно дни справедливое внимание ученых, необходимо чувствуешь, что здесь достопримечательно для нас все: и обстоятельства события, и самое событие, и его последствия.

I. Обстоятельства события.

При обозрении обстоятельств первый вопрос и важнейший есть вопрос о времени, когда положено начало сему славному переводу.

Не станем скрывать, что есть некоторые причины догадываться о существовании у славян какого-либо перевода библейских и богослужебных книг еще прежде святых Кирилла и Мефодия – только причины, по нашему мнению, маловажные и вовсе не убедительные.

Такова, во-первых, мысль, что славяне издревле были знакомы с христианством, что многие из них могли принять святую веру как в пределах нашего отечества, обитая там, где находились епархии древней Скифии и древней Сарматии, так особенно в пределах Греческой империи, обитая во Фракии, Македонии и Иллирике, где существовали епархии с самых первых веков и откуда нередко являлись славяне для занятия важнейших должностей в Константинополе, даже на кафедре патриаршей и на императорском престоле, – мысль, получающая себе новое подкрепление от того, что славяне были знакомы с христианством по наставлению такой Церкви, которая не только никогда не имела обычая запрещать новообращавшимся язычникам переводить Слово Божие на их язык отечественный, напротив, всегда в том им содействовала, как показывают опыты Ее в отношении к готам, грузинам, армянам и другим. Но что же из всего этого следует? Отнюдь не больше как только то, что славяне издавна могли иметь у себя перевод священных книг на родном языке. Могли иметь, бесспорно, – скажет всякий рассудительный, – но могли и не иметь или по недостатку людей, которые бы в состоянии были совершить такой труд, или потому, что, входя в состав епархий, где и пасомые, и пастыри были преимущественно греки, необходимо должны были пользоваться священными книгами на греческом языке, или по другим каким-либо причинам. А чтобы славяне составляли тогда где-либо хотя одну чисто славянскую епархию, этого еще никто не доказал.

Сюда же относятся высокие достоинства славянской речи в переводе Священного Писания, принадлежащем святым Кириллу и Мефодию, такие достоинства, которые делают почти невероятным, чтобы столь совершенному труду славянских апостолов не предшествовало несколько других, менее удачных попыток, чтобы в языке народа грубого и необразованного с первого разу можно было найти такие прекрасные и богатые слова и обороты для выражения самых возвышенных истин Божественного Откровения. Но и против этого довольно заметить: а) что славянский язык и народ были издревле совсем не так грубы и необразованны, как их обыкновенно представляют, последуя свидетельству тщеславных греков, любивших величать только себя образованною нациею, а все прочие народы варварами, б) что славяне с давних пор могли иметь свою письменность и чрез нее совершенствовать свое слово, пользуясь чертами, резами, алфавитом греческим или латинским, если только не имели и собственных букв, а главное, в) что святые Кирилл и Мефодий, переложившие славянскою речью Слово Божие, знали в полном совершенстве славянский язык. И совсем нет никакой необходимости предполагать для этого какие-либо предшествовавшие попытки подобного рода.

По-видимому, некоторый намек на существование у славян какого-либо перевода библейских и богослужебных книг до Кирилла и Мефодия дают следующие слова Черноризца Храбра: «Прежде убо словене не имяху книг, но чрътами и резями чьтяху и гадаху погани суще; крестивше же ся, римьскими и гръчьскими письмены нуждахуся писати – словеньска речь бе не устроена; и тако беша многа лета». Спрашивается, отчего это славяне, которые в язычестве довольствовались чертами и резами, вдруг почувствовали нужду в лучших буквах, как только приняли христианскую веру, и на что это, вследствие восчувствованной ими нужды, употребляли они римские и греческие письмена многа лета? Очевидно, что причину такой перемены всего естественнее искать в самом христианстве – в том новом учении, которое славяне приняли и которое хотели иметь на своем языке и что для сего-то, следовательно, они и употребляли латинские и греческие буквы. Но сам же Черноризец Храбр совершенно подрывает все подобные гадания о древнем славянском переводе Священного Писания, когда говорит далее: «Аще въспросиши словенскыя букаря, глаголя: кто вы письмена сотворил есть, или книты преложил? То вьси ведят, и отвещавше рекут: святыи Константин Философ, нарицаемми Кирилл, тъ нам письмена сотвори и книгы приложи, и Мефодие, брат его».

Могли бы мы привести здесь еще свидетельство святого Златоуста, что у скифов и сарматов был уже и в его дни перевод Священного Писания или учения апостольского на их родном языке. Но кто нам поручится, что под этими скифами и сарматами святой отец разумел собственно тех, которые обитали в наших южных пределах, а не вообще варваров, из которых многие в то время действительно уже были просвещены христианством и имели Слово Божие на своем языке, каковы готы, грузины и прочие? Кто нас уверит, что если и наших, точно, скифов и сарматов разумел святой отец, то под этими именами надобно понимать непременно славян, а не другие племена, обитавшие в пределах русских?

Наконец, самое важное, по-видимому, свидетельство о существовании у славян какого-то перевода, по крайней мере, двух священных книг – Евангелия и Псалтыри – еще до святого Кирилла представляет древнейшее житие самого же Кирилла, написанное одним из его современников и ближайших учеников. В житии рассказывается, что, остановившись в Корсуни на пути своем к хазарам, святой Кирилл прежде всего «научися ту жидовстей беседе и книгамъ»; потом научился языку самарянскому: «Самарянин некий ту живяше и, приходя к нему, стяжашеся с ним, и принесе самарянски книги, и показа ему, и испрошь я у него Философ, затворися в храме, на молитву ся положи, и от Бога разум приим, чести нача книги бес порока»; наконец, точно так же научился и языку русскому: «Обрете ту Евангелие и Псалтырь русскыми писмены писано, и человека обрет глаголюща тою беседою, и беседова с ним, и силу речи приим, своей беседе прикладая различная письмена, гласнаа и съгласнаа, и к Богу молитву творя, въекоре начат чести и сказати, и мнози ся ему дивляху». Из этих слов биографа, который мог быть спутником святого Кирилла и свидетелем описываемых событий или мог слышать о них от самого Кирилла, очевидно, что тогда существовали уже какие-то русские письмена и русские книги – Евангелие и Псалтирь. Но вместе очевидно и то, что святой Кирилл сначала не понимал ни этих русских письмен, ни русских книг, как прежде не понимал книг самарянских, что он стал понимать русские письмена и читать русские книги только при помощи человека, говорившего русскою беседою и объяснившего ему силу речи, и, применяя сам русские буквы, гласные и согласные, к своему языку, т. е. греческому, а главное – стал понимать русские письмена и читать русские книги при помощи Божией, как прежде стал читать книги самарянские. Одно уже это обстоятельство, что святой Кирилл, знаток славянского языка, сначала не понимал ни русских письмен, ни русских книг, приводит к сомнению, точно ли они были славянские. Из дальнейшего повествования того же биографа Кириллова открывается, что сам Кирилл, узнавший теперь русские письмена и русское Евангелие с Псалтирью, вовсе не признавал их за славянские.

Когда по возвращении Кирилла от хазар, царь начал посылать его к моравам, одному из племен славянских, Кирилл отвечал: «Рад иду тамо, аще имут буквы в язык свой». Мог ли так говорить святой муж, если бы признавал известные ему русские буквы за славянские? Когда царь вслед за тем сказал, что ни дед его, ни отец, ни многие другие не нашли славянских букв, сколько ни искали, и советовал Кириллу просить помощи от Бога, то «Философ, по пръвому обычаю, на молитву ся наложи и с инеми съпоспешникы; въскореже я ему Бог яви, и тогда сложи письмена, и нача беседу писати евангельскую: искони бе слово... и прочая». Если бы Кирилл признавал известные ему русские письмена и русское Евангелие за славянские, то зачем он изобрел новые славянские письмена и вновь начал переводить на славянский язык Евангелие, а не воспользовался прежними, готовыми? Да и сам биограф Кириллов,